ПРЕДЫДУЩАЯ  ЧАСТЬ IV ..гл.36-40
ПРОДОЛЖЕНИЕ

ЧАСТЬ V

ГЛАВА 41

        По окончании тезет приехали Раиса и жена Магомета Жаниева. Мы обнялись молча, без слов понимая друг друга. После Магомета осталось четверо маленьких детей-сирот. Его бледная молодая жена смотрела прямо перед собой остановившимся, скорбным взглядом. Я начала утешать ее, рассказывая про вещий сон Джохара: "Они "там" сейчас все вместе, как их души были вместе за неделю до покушения, когда во сне смотрели на нашу землю с "крыши мира"". "А я вчера во сне видела Магомета после смерти, - призналась вдруг Раиса, которая до этого относилась к таким рассказам очень недоверчиво. - Он стоял внутри огромного светящегося здания, удивленно трогал стену и говорил: "Даже стены здесь из чистого золота..." И тут вдруг вмешалась в разговор младшая дочка Амхада: "А я вчера в полной темноте услышала голос, который громко сказал: "А у Джохара и лицо, и одежда из света". Я была потрясена, потому что вспомнила, как еще в марте, за месяц до всего, что с нами прозошло, задавала Корану три вопроса. И на вопрос, "что с нами будет?" он ответил так: "Позавидуют Вам пресвятые мученики и пророки, лица ваши будут из света и одежда из света".
        На следующий день я отвечала на вопросы журналистов. Помню, что, говоря о русско-чеченской войне, я вспомнила слова Джохара, которые услышала когда-то: "Даже маленький котенок, когда его загоняют в угол, начинает царапаться и кусаться, а вы хотите, чтобы мы умирали, не защищаясь". Я официально, как свидетель, констатировала факт гибели Президента, без единой слезы, вспомнив просьбу Амхада, старую Лейлу и сотни, тысячи таких же, как она, слабых и больных стариков и женщин в Чечне. Мои слезы убили бы их последнюю надежду. Пусть они думают, что он жив... И пусть боятся те, кто с жадностью ловят каждое слово о смерти Джохара. Потому что он жив, пока живы мы, все те, кто любит его, те, которых он научил, не боясь смерти, бесстрашно любить свою свободу. Потому что смерти нет и быть не может, пока существует любовь! С каменно-холодными лицами слушали меня иностранные журналисты... Какое им было дело до нашего горя? Плакала только сидящая внизу на полу, прямо возле меня, Хазман. Наша скромная, как птичка, незаметная чеченская девушка - журналист, храбро прошедшая сквозь огонь и пепел Самашек и Первомайска. Вот она меня понимала...
        А потом я прочитала свое стихотворение, которое так и не успела прочитать, когда ездила вместе с Джохаром.

                       Все - лепестки цветущих яблонь,
                       Несущих миру солнца цвет,
                       Прозрачный воздух утром ранним,
                       Нам открывают свой секрет.
                       Все говорит нам - мы прекрасны,
                       Существовали мы всегда,
                       На свете издавна известно,
                       Что торжествует доброта.
                       Сомненья тенью отступают,
                       Как страхи детские порой,
                       День побеждает час ночной,
                       И ослепительной росой
                       Туман в лучах зари сверкает!
                       Но доброта не побеждает.
                       Убийствам, войнам нет конца.
                       Путь на Голгофу освещают
                       Мундиры в масках без лица.
                       И неизвестно, чей приказ:
                       "Убить!" - звучит на этот раз.
                       Вновь кровь и грязь, ложь без конца,
                       Подлец рождает подлеца,
                       И вас уже не пустят в рай -
                       Опять в общественный сарай
                       И пайку, изгородь скоту.
                       А чем не скот, коль на войну
                       Бредете, словно на убой,
                       С опущенною головой!
                       И заметает яблонь цвет
                       Последний и кровавый след...

        Я выразила в этом стихотворении все свое презрение к тем, кто убивал нас танками, ракетами, самолетами - всем огромным проржавевшим железным арсеналом оружия, накопленным Россией за 73 года Советской власти, к тем, кто никак не мог понять в своей тупой, звериной жестокости, что чеченский народ уничтожить невозможно! Для этого нужно перебить всех нас вместе с грудными детьми.
        После пресс-конференции Мавлен Саламов, помощник Джохара, растроганно обнял меня, а Висхан, садясь за руль уазика, чтобы отвезти обратно в Гехи-Чу, сказал: "Красавчик - Алла!" Это было высшей похвалой. Так они называли раньше только Джохара, когда он, сидя за столом в своем кабинете и продолжая как ни в чем не бывало работать, с убийственной иронией смеялся над ошеломленными корреспондентами, пригибающимися при близких разрывах авиационных бомб. Висхан и Муса воспрянули духом, на следующий день нам нужно было снова ехать на пресс-конференцию. Ночью, ложась в большую, пустую и холодную постель, я опять пригорюнилась и собралась заплакать, как вдруг рядом, под моим окном, запела цикада. Я очень любила их слушать в нашем саду, поливая бархатистые кусты помидоров, нежно светящиеся в электрическом свете, падающем из раскрытых окон дома. Полчаса заливалась трелями цикада до тех пор, пока на сердце у меня не стало тепло. Я совершенно успокоилась и, кажется, даже начала осознавать всеобщий закон любви. Нас любят те, кого любим мы, и в самую трудную минуту они приходят на помощь. Иначе почему моя любимая цикада запела именно 24 апреля, хотя для цикад еще совсем не время, на Кавказе они появляются в июне.
        Под утро, на одну только минуту, во сне я увидела Джохара. Он был очень высоко в небе, я ощущала расстояние в семь небес, и в то же время видела его совершенно отчетливо. Джохар шел вместе со стариками с длинными белыми бородами (я сразу догадалась, что это святые чеченские "ольяи") впереди огромного войска в белых одеждах. Я спросила его, о чем молила Всевышнего вся Чечня: "Когда будет наша победа?" Он ответил, что победа сначала свершается на небесах и только потом опускается на землю. "Но ваши молитвы разрозненны и до неба не доходят, нужно молиться вместе, рядом поставить воду, а потом пить ее после молитвы. Тогда ваши силы удесятерятся, вы перестанете болеть, станете одним целым - настоящими братьями - и будете непобедимы". Утром я рассказала об этом сне Амхаду, чтобы он передал всем командирам слова Джохара.
        Меня попросили повторить то, что я говорила на первой пресс-конференции, приехавшие издалека журналисты. Потом я отвечала на их вопросы. Американцы спросили, что я могу передать Президенту США Биллу Клинтону. Я вспомнила его визит в Москву в мае 1995 года, когда он заявил, что наша война ему напоминает американскую войну между Югом и Севером. Я упрекнула его в том, что он ориентируется только по частям света "север-юг", но не учитывает размеры территорий и количество населения, умирающего на этой войне. Наша война может быть сравнима скорее с вьетнамской, которая послужила уроком всему миру, но не России. Потом я вспомнила о моей книге, переданной Хиллари Клинтон, жене Президента, через ее секретаря, когда они проезжали через Киев. На книге я написала: "Сейчас, когда чеченскую землю заливают реки крови, а мужчины готовы умереть, сражаясь, может быть, женщины помогут восстановить справедливость и мир..."
        Надпись было сделана на английском, Хиллари не могла ее не прочитать... Я обвинила Хиллари Клинтон в христианском немилосердии... Журналисты спросили, есть ли еще свидетели, которые могли бы подтвердить гибель Первого президента. За моей спиной, всем своим существом переживая мои слова, стоял Муса Идигов. "Вот, - я показала на Мусу. - На его коленях Джохар произнес свои последние слова: "Доведите дело до конца..."" Все камеры обратились на Мусу, к нему подскочили журналисты. В слепящем потоке света сверкнули слезы на его огромных черных глазах. "Убери!" - Муса закрыл лицо рукавом. Мое сердце сжалось: "Уберите камеру, господа! У нас не принято снимать плачущего мужчину".
        В республике шел тезет, в разоренных селах и сожженных городах, под бомбами и артиллерийским обстрелом собирались люди и провожали первого Президента непокорной Ичкерии. Двери всех домов были открыты настежь, республика как будто потеряла своего отца. О нем сожалели все, даже те, обманутые, которые не понимали его раньше, а теперь гибли вместе с нами. Война не щадила никого... Но я видела по ночам Джохара живым, а другие не видели. Их горе и печаль были неутешными, как я ни старалась облегчить их страдания, несколько человек умерли, сердца не выдерживали траурную весть. Один из молодых ополченцев в Гехи-Чу собрал в своем доме ковры, в центре комнаты сложил все вещи и поджег - от горя он сошел с ума. Сразу четыре села были сданы на нашем Юго-Западном, фронте, те села, которые мы удерживали почти год, за каждую пядь земли было пролито столько крови! Пользуясь всеобщей растерянностью, российская армия наступала, нас прижали к горам. Ракеты теперь били сразу, как только кто-то начинал пользоваться спутниковым телефоном, видимо, хорошо пристрелялись. Россия бомбила и разрушала чеченские села, невзирая на перемирие. и Было сделано заявление, что мирные переговоры вести теперь не с кем: Президент погиб, вместо регулярной армии остались разрозненные бандформирования в горах. Дока Завгаев настаивал, что переговоры надо вести только с законной властью, во главе которой стоит он... Дока.
        Посоветовавшись с Зелимханом Яндарбиевым, исполнявшим обязанности Президента, я предложила во избежание продолжения массового кровопролития воспользоваться старинным чеченским обычаем, - женщины понесут "платок мира". В крайнем случае эти переговоры стали бы для нас передышкой. Зелимхан был согласен с моим планом, сказав только, что свои действия я должна согласовать с родственниками Джохара. А траурные митинги не прекращались - в своем горе мы были не одиноки. Совет Европы на заседании минутой молчания почтил память Президента Джохара Дудаева. В Киеве на Крещатике огромная толпа народа скандировала: "Позор убийцам!" На весеннем ветру ивы печально качали нежно-зелеными ветками, а незнакомые люди все шли и шли, держа плакаты с портретом Джохара. Какой-то мужчина средних лет, в скромном сером костюме с гневным пылающим лицом и развевающимися на ветру волосами бросал в толпу строчки, пронизанные скорбью и болью. Стихи, посвященные Джохару. Тысячи людей плакали, не скрывая своих слез. Турция, Польша, Финляндия, Литва, Латвия, Эстония, Кавказ - мир скорбил вместе с нами. Именем первого Президента Джохара Дудаева назывались площади, улицы, зеленые парки. В Тарту бывший кабинет Барклая де Толли, ставший потом кабинетом Джохара, командующего Тартуской дивизией, второй раз сделали исторической достопримечательностью города. Даже в России, в пронизанной холодом Сибири, прозвучало предложение от сослуживцев и друзей Джохара назвать одну из улиц Иркутска его именем. Правительство России на это предложение ответило гробовым молчанием... Джохар и после смерти оказался в белом фраке и на белом коне, а они "по уши в дерьме" - комментарий известного киноартиста Зиновия Гердта. Народная любовь подняла Джохара так высоко, что отныне его убийцы не могли уже причинить ему никакого вреда.
        А в Чечне, несмотря ни на какие договоренности, продолжали стрелять... За мной приехали родственники Джохара, чтобы отвезти через все российские блокпосты на "большой" тезет на Катаяму. Но наше правительство не разрешило мне появляться в Грозном. Они были правы, и я смирилась, хотя мне очень хотелось увидеть всех братьев и сестер Дуки, которых я не видела с начала войны. Прошло уже два года, как мы уехали из своего дома на улице Ялтинской... В Урус-Мартане прямо во дворе дома Исы Арсемикова (известного сторонника Джохара, первым павшего во время митинга оппозиции на площади Театральной) был расстрелян тезет по Джохару.... Вертолеты опустились так низко, что были хорошо видны даже лица вертолетчиков, прицельно выпускающих ракеты в безоружных женщин и детей. Так погиб младший брат Исы... Разбомбили и его дом, чтоб другим неповадно было чтить память непокорного России Президента.
        С опозданием на месяц нам передали письмо для Джохара из Киргизстана. Писала та самая старая киргизская женщина, которая принимала его на площади. Она услышала в "Новостях", что был взорван наш домик в Грозном. "Теперь, мой сын, тебе негде жить. Я хочу выслать самое дорогое для меня, свою старую киргизскую юрту. Она очень теплая и легко разбирается. Пусть она согревает тебя в горах. У тебя нет сейчас чеченской матери, но не забывай, что в далекой Киргизии тебя ждет киргизская мать. Молюсь за тебя и весь чеченский народ и прошу у Аллаха, чтобы вы победили. Сообщи, по какому адресу отправить мою юрту". Как жаль, что мы не успели получить это письмо раньше. Я знаю, что Джохар очень обрадовался бы, непременно поселился в этой юрте и с гордостью показывал бы ее всем, кто к нам приходил.
        Рано утром пришел Амхад со словами: "Алла! Я увидел сегодня твой сон!" И начал его рассказывать. "Обгоревшие, раненые птицы без крыльев, бежали по всей Ичкерии в Россию. Их было так много, что казалась живой земля, по которой они неслись к Москве-реке - напиться. Черные обгоревшие леса стояли вокруг Москвы, и такой же черной была вода в реке (черный цвет - печаль, траур; обгоревшие деревья - сломанные судьбы; бескрылые птицы - горе-победители, люди, которым уже не взлететь"). "Они уйдут с чеченской земли!" - обняла я за плечи старого Амхада. "Мы победим, вот увидишь!"
        Я не спала уже шесть ночей и, только на минутку забывшись, тоже увидела огромное количество белых змей. "Ползем, ползем", - шептались они между собой, покидая чеченскую землю. Радостное оживление не покидало нас, наверное, сегодня была такая ночь, в которую снятся вещие сны... Я вышла на крыльцо и увидела усыпанное розовыми цветами молодое абрикосовое дерево на противоположной стороне улицы. "Сегодня мусульманский праздник - Курбан Байрам!" - объявили по российскому телевидению, показывая большую мечеть в Татарстане. Сотни верующих в молитве преклоняли колени. Возможно, это было простым совпадением, а может быть то, чему сейчас мы не придаем значения, в будущем станет важнее всего. Я не сомневаюсь, что люди начнут понимать не только смысл жизни и смерти, но и научатся разбираться в тех знаках, которые нам посылает Всевышний. Именно поэтому я так тщательно вам их передаю...

                        [Он вам свои знамения являет
                        И шлет вам с неба все для ваших нужд
                        Но это увещание лишь те приемлют
                        Кто обращается к Нему.*]

* Коран. Перевод смыслов и комментарий В. Пороховой. Сура "Прощающий", стих 13, с. 487.

        Из-за того, что я не спала по ночам, я стала похожа на сомнамбулу. Двигаясь, как тень по двору и саду, я делала по наитию такие вещи, которым сама потом удивлялась. Дочки Амхада принесли мне ослабевшего птенца, на голове у него была незаживающая ранка. Я побоялась прижечь ее йодом или зеленкой, понимая, что от боли у него будет шок. Я подошла к огромной собаке, сидевшей у конуры на привязи, и подставила ей руки. Собака начала их лизать, потом мокрыми руками я провела по головке птенчика, стараясь, чтобы слюна попала прямо в ранку и прогладила каждое его перышко, мысленно придавая ему силы своей любовью. И о чудо! Он действительно приободрился и, как будто набравшись сил, вдруг взмыл прямо с моей ладони высоко-высоко в синее небо и улетел за черную вспаханную пашню, блестевшую под лучами весеннего солнца.
        На следующий день мне стало совсем плохо, я вспомнила слова молодого ополченца, которого на днях привели в дом дочки Амхада. "Он почти, как ясновидящий", - уверенно сказали девочки. "Пусть он погадает, что будет с тобой, когда ты пойдешь в Москву с "платком Мира". Первые его слова были о том, что через два дня у меня "опустится" сердце, и я заболею. Тогда я не обратила на них внимания и не поверила, что это возможно, но сейчас ощущение, что оно у меня висит на тонкой ниточке, действительно появилось. И поэтому я двигалась очень осторожно, боясь, что сердце нечаянно "оборвется". У меня ничего не болело, но слабость все увеличивалась, опухло и отекло лицо, а глаза превратились в щелки. По ночам я по-прежнему не спала, а улетала куда-то далеко-далеко, и там узнавала, казалось бы, простейшие истины, которые для меня становились откровениями. Например, о том, как спутаны истинные понятия добра и зла. Почему-то добром часто называют имущество ("у него много добра"), хотя на самом деле настоящее добро - это доброта, а не приобретение материальных вещей. Само слово "говорит" "добро-то", также, как слово красота "краса-та". И еще одно указание "зло-то". То есть золото или злато ... так похожее цветом на яркий свет солнца. Но люди, завороженные этим золотистым обманчивым цветом, настоящей приманкой дьявола, гибнут точно так же, как сгорают мотыльки, слетаясь на ослепительный свет лампы. И, опять подсказка, золото - один из самых тяжелых элементов, а разве не самый тяжелый груз грехов приходится нести из-за него?
        Я отчаянно тосковала, искала Джохара, по ночам моя душа рвалась с безудержной силой к нему. "Где ты?" - спрашивала я его и слышала: "Я в шорохе листьев, я в тени деревьев..." Но помнила я, к моему величайшему огорчению, только один вопрос и один ответ, хотя меня не покидало ощущение, что я с ним подолгу разговариваю каждую ночь. "Я не мертвый, я живой", уверял он. Но наступал день, и опять начиналась тоска. Однажды во сне, обняв Деги и увидев смотрящего на нас сверху Джохара, я тихо сказала ему: "Он так на тебя похож..." И вдруг в его глазах я увидела мою тоску, но увеличенную десятикратно. "Какая боль! - задохнулся Джохар. - Ты не должна быть такой... Где твои железные нервы, где стальная выдержка?!" - Я поняла одно, ему еще тяжелее, чем мне, чем всем нам. То, что чувствуем "здесь" мы, - "там" увеличивается многократно, потому что они все видят и все знают. Его слова о нервах и выдержке, конечно, польстили моему самолюбию, оказывается, он "там" обо мне такого хорошего мнения, а я тут совсем раскисла. Теперь как только я начинала тосковать, передо мной вставали его глаза, наполненные такой безудержной болью, что мне становилось стыдно, я слишком его любила, чтобы причинять ему боль...

ГЛАВА 42

        А война все не кончалась... Мне давно пора было уходить, федералы вот-вот должны были войти в Гехи-Чу. В последнюю ночь меня перевезли в другой дом. С сожалением я простилась со всем гостеприимным семейством Амхада. Что с ними теперь будет? Тепло их сердец согрело меня в самые тяжелые минуты моей жизни, на таких вот простых сельских тружениках и держится чеченская земля... Не мудрствуя лукаво, они пахали землю, сеяли кукурузу, держали по несколько коров и овец и кормились сами, помогая и соседям, и всем, кто зайдет к ним в дом. Одну из своих четырех коров Амхад зарезал и отвез нашим ополченцам, которые вот-вот должны были уйти в горы.
        А вечером загорелась звезда, она светила своими длинными, острыми, как ресницы лучами, прямо мне в сердце. Звезда только еще всходила на синий небосклон, она находилась совсем низко от земли, прямо напротив нашего крыльца. Мне она казалась живой. Если души становятся звездами, это была она, "его" душа.
        В четверг утром из Грозного приехала Зина Басаева, всю ночь я рассказывала ей обо всем, что случилось со мной за последние два года войны. Но сначала попросила ее помочь приготовить большую кастрюлю жижик-галныша и отнести нашим ребятам, оборонявшим это село... Среди них было много знакомых и родственников. Когда им еще доведется его попробовать? Завтра они уходили в горы. Зина и Зарган отнесли "сахъ" ополченцам с приветом от меня. Она привезла много новостей и привет от Лени, русского, который несколько лет жил в доме у племянника Джохара Адама и стал почти членом его семьи. Сейчас он принял мусульманство и взял себе новое имя - Лом-Али. Узнав, что я еще не уехала из села, Лом-Али просил поторопиться.
        В пятницу рано утром, с трудом отыскав Висхана (он упорно не хотел уезжать), мы с Мусой и Мовсудом отправились в дорогу через Бамут. Выехали мы на грузовике, лес бомбили, поэтому приходилось часто останавливаться. В глубоких, заросших травой колеях стояла прозрачная вода, над нашими головами за высокими кронами деревьев весеннее небо утюжили бомбардировщики. Совсем рядом, справа, шел бой, не прекращалась частая перестрелка, прерываемая изредка глухими разрывами бомб."Бессмертная крепость" Бамут не сдавалась.
        Наша машина, раскачиваясь и буксуя, то застревая в жидкой грязи, то прячась под деревьями от самолетов, медленно продвигалась рядом с линией огня. Мы устали ее вытаскивать и, наконец, она наглухо застряла в огромной черной луже, прямо посередине глухой лесной просеки. На помощь пришли наши ополченцы, среди которых я еще издалека увидела знакомые лица. С радостью мы обнялись. "Сейчас я эту вашу машину мигом вытащу!" - с уверенностью взяв руль, заявил Мурат Сардалов. "Не выходи"- предупредил он меня, когда я хотела выпрыгнуть из кабины. Остальные покинули кузов. Яростно взревел мотор. Машина, несколько раз дернувшись, вдруг быстро освободилась и лихо понеслась с такой огромной скоростью вперед, что налетела прямо на растущее на дороге раскидистое большое дерево. Кабина ударилась стеклом о его толстый ствол, как раз с той стороны, где сидела я. Резко покачнувшись, я ударилась лбом о стекло так же, как оно о дерево. Стекло треснуло, что-то зажурчало, машина задымилась, но, странно, мой лоб остался целым! "Бензобак потек", - услышала я голоса тех, кто с беспокойством наблюдал за нашими действиями. Испугавшись, что от искры взорвется еще и бак, я спрыгнула на землю.
        Дальше мы шли уже пешком, целый день по зеленой траве, стрелами пробивающейся из земли среди опавших прошлогодних листьев. На берегу небольшого ручья с солнечными берегами, заросшими сплошным ковром цветущей белой черемши, сделали привал. Как дурманил нас ее душистый запах! Хотелось лечь в ее мягкую поросль и уже не вставать. Белые венчики цветов черемши качались раскрытыми зонтиками перед нашими глазами; то там, то здесь перелетали с цветка на цветок большие бархатные шмели. Жизнь, цветущая и прекрасная, продолжалась вне зависимости от войны, от смерти, собирающей свою жатву совсем рядом, за соседним лесом. Мы разломали свежий хлеб и, немного посолив его, съели вместе с сочными зелеными стеблями хрустящей черемши, запив прозрачной холодной водой из ключа. И пошли дальше по лесистым горам, покатыми волнами поднимавшими и опускавшими нас в зеленом беспредельном море. Как ты безбрежен, Бамут, и красив! Мы полюбили тебя пока шли через посты, встречающие и провожающие нас.
        Под утро в синеющей мгле, вошли в село. Встретил нас Руслан Хайхороев - легендарный защитник и командир Бамута. Он оказался невысоким, широкоплечим мужчиной с широкой грудью. Вот эти богатырские плечи и грудь принимали на себя два тяжелых военных года нескончаемую артиллерийскую канонаду, разрывы сотен тяжелых авиационных глубинных бомб, повторяющиеся атаки безуспешно штурмующих, превосходящих в десятки, сотни, тысячи раз по численности войсковые части федералов. С непередаваемым глубоким, смешанным чувством грусти и восхищения я смотрела на него и вспоминала те дни, когда мы жили в Орехово...
        Каждый вечер ровно в восемь часов начиналась не умолкающая всю ночь канонада. Мы засыпали и просыпались под ее грохот, который страшно было слышать даже со стороны. А каково приходилось им? Обняв меня, Руслан улыбался, когда я рассказывала, как мы молились за них... "Как вы выстояли?" - "И выстоим", - уверенно заявил Руслан. "Если тебе скажут, что Бамут взят, - не верь, плюнь тому человеку в лицо! Бамут не сдастся никогда! Джохар не зря назвал нас "Бессмертной крепостью". У меня две жены и три сына, - продолжал Руслан - Хочу еще сыновей. Когда меня не станет, они будут защищать Бамут. Он будет стоять вечно!" Его могучая сила и природная мощь поразили меня. Он сам казался плотью Бамута, одним из самых сильных и могучих деревьев - дубом, корнями держащим родную землю и не уступающим ни единой ее пяди!
        На машинах нас отвезли в село в дом к сестре Джохара Базу. Как и все, она верила и не верила в гибель Джохара, и я не стала ее разубеждать. Но, кажется, больше всего ее убедила в его смерти моя скромная сельская одежда и особенно простые тапочки на ногах, которые я специально надела, чтобы легче было идти по горам. С сожалением она посмотрела на них и тяжело вздохнула. Мы ушли спать, но через полчаса, ровно в шесть часов, высоко в небе загудели самолеты. Казалось, они шли рядом, их было очень много. Куда же они летят? Послышались тяжелые глухие удары где-то далеко от нас. Проснувшись поздно утром, мы узнали, что разбомбили базу в горах, ту самую, где было так много наших знакомых, друзей и родственников. Позже мы узнали, что там погибли Лом-Али (русский Леня), Бислан, брат нашего Висхана, и еще двое ополченцев. Жижик-галныш, который вчера отнесли им, оказался последним в их жизни...
        Дорога через Бамут, по которой мы только что прошли, была тоже разбита. Весь день мы еле передвигали ноги, с непривычки они стали, как столбы, и еще долго болели. Ночью, с выключенными фарами, то и дело рискуя свалиться, через горы, мы пересекли границу с Ингушетией и, наконец, оказались в ее столице городе Назрань. Нам очень повезло, что мы не нарвались на ингушских милиционеров, которые, оказывается, на соседней улице останавливали все проезжающие машины, проверяли документы. С утра мы начали искать квартиру, в которой можно было бы временно остановиться. Чтобы меня не узнали, я низко надвинула на лоб косынку, закрывая светлые волосы. Беженцев в городе было так много, что найти жилье оказалось очень трудным делом. Наконец поздно вечером нам сдали совершенно пустую, без всяких удобств квартиру, только с коврами на полу и телевизором в одной комнате. Но мы были рады и такому пристанищу. В ожидании начала будущего путешествия с "платком Мира" в Москву, здесь я и начала, держа на коленях тетрадь, писать свою книгу, чтобы как-то отвлечься от мрачных мыслей, одолевавших меня.
        Вскоре мы встретились, в первый раз после ранения, с Вахой Ибрагимовым, которого спасло от смерти только чудо, а, вернее, его несокрушимое сельское здоровье. Из Гехи-Чу его отвезли в Шалажи, уже почти не дышащего, чтобы "похоронить" родственникам. Но молодая девчонка-медсестра, рискнула попробовать его спасти, перелив кровь. Я вспомнила свой сон про старуху-смерть в лесу, которой было приготовлено четыре кожаных мешка. Вот почему три души улетело по ветру, а одна не успела. Ваха остался жив! Раньше красивый и полный сил, теперь он напоминал обгоревшего орла. Его густые, волнистые волосы опалились, один глаз запал и был полуприкрыт, слышал он тоже плохо. Увидев меня, Ваха заволновался: "Где Джохар?" "Неужели он все еще не знает, что Джохара нет с нами?" "Никто из нас не смог сказать ему всей горькой правды", - тихо сказала Мовлихан. Ваха пролежал без сознания в больнице именно те дни, когда по всем каналам телевидения только и говорили об этом... Я обняла его и, прижав опаленную голову к своей груди, тихо сказала: "Ваха, он погиб..." Ваха заплакал, как большой ребенок, не скрывая своих слез, но потом вдруг заговорил о том, что совершенно отчетливо слышал голос Джохара, сразу после взрыва, поэтому и был уверен в том, что он остался жив.
        - Что он сказал? - спросила я.
        - Я должен на время уйти, но потом я вернусь.
        - Этого не может быть! Я ничего не слышала, кроме громкого плача Висхана. А как ты мог вообще что-либо слышать после взрыва, если был уже тяжело ранен и
находился без сознания? - я была поражена.
        - Нет, я слышал совершенно отчетливо его голос, звучащий в полной темноте!
        - Но ведь было светло, только шесть часов вечера и солнце еще не село...
Видимо, ты поэтому его и слышал, что был без сознания, вернее, слышала его твоя душа, вышедшая из тела, она только и могла услышать то, что не могли услышать мы...
        Слова Вахи возродили у меня надежду. Разве раньше не убеждалась я многократно, как помогают души умерших тем, кого они любят?
        Из Чечни приехали Зарган и Зина, они хотели сопровождать меня в Москву. Времени прошло уже много, но Вагап Тутаков, представитель Чеченской республики, который должен был обеспечить безопасный проезд, так и не появился. Позже мы узнали, что он арестован в Москве. В милиции ему подложили гранату без запала, так же примитивно, как подкладывали другим пули или наркотики. Наученные горьким опытом, чеченцы перед выездом в Москву наглухо зашивали карманы. Ехать нам было не с кем. Ну, что ж, поедем одни - решили мы, но наши мужчины решительно возражали: "Они уничтожат вас на дороге к Москве". Слишком многим нужна война. Эти стервятники живут ее кровью. Против будет "вся партия войны"".

ГЛАВА 43

        Мы решили вместе переправиться в Турцию и уже оттуда, с нейтральной территории, сделать соответствующее заявление. На следующий день на двух машинах мы уже ехали в столицу Кабардино-Балкарии город Нальчик. По обочинам дороги мелькали цветущие яблоневые сады, небольшие домики, зеленые луга. Отцветала дикая алыча, ее белые нежные лепестки, смешавшись с дорожной пылью, серо-белой метелью разлетались под колесами нашей машины. Красные маки, как капли горячей крови, пролитой на горных лугах, проносились мимо окон нашей машины, напоминая о тех, кого мы оставили в Чечне. Высокие горы, покрытые густым зеленым лесом, наконец, приблизились, засветилась белоснежная вершина Эльбруса, и мы приехали в курортный, благоухающий горной свежестью город Нальчик.
        Нас встречал давний друг Джохара Джамал ("Джамик" - ласково называл его Джохар). В ожидании очередного рейса на Стамбул гостеприимный Джамал вместе с другом повез нас посмотреть знаменитые водопады в горах. Но еще больше мне понравилась долина в огромном ущелье, куда на следующий день привез нас Джамал. Он очень хотел показать место, где когда-то жили его предки.
        Воздух в долине был голубым. Огромные горы по сторонам ущелья хранили в своих фиолетовых впадинах развалины разрушенных башен и сожженных Россией восемнадцати сел. Странно было сидеть на блестящей молодой травке возле полуразрушенной мельницы и смотреть на черные пятна восемнадцати пожарищ, которые не смогло уничтожить время, сохранив, словно в назидании потомкам, следы варварства человека в этом зеленом, чудесном раю. Тихо журчал свою песню серебряный ручей, переливаясь под ярким весенним солнцем. Белели сломанные старые жернова. Ниже по склону полого спускался одичавший яблоневый сад с сучковатыми цветущими ветками. Людей не было, тишина и пустота. Не видно играющих детей, гарцующих на конях молодцов, неторопливых стариков. Никто не гнал коров на закате солнца. Какая неземная волшебная красота вокруг и какая грусть!
        Друзья и родственники Джамала с утра зарезали для нас барашка, приготовив его по балкарски, и шашлык с заключительным гаданием по бараньей лопатке. Это был настоящий ритуал, родившийся в горах, то, что еще сохранило время.
        На следующий день мы должны были улетать. Муса Идигов надел свой, прибереженный для торжественных случаев, черный костюм с белой рубашкой, который он всегда надевал перед поездками за границу с Джохаром и настоятельно порекомендовал мне одеться так же: "В Стамбуле, в аэропорту нас будут встречать журналисты, начнут брать у тебя интервью, нужно и одеться соответствующе". "А если меня узнают?" "Здесь нам ничто не угрожает! - объяснил Муса. - Можешь быть спокойна". Я оделась просто, так, чтобы не привлекать к себе внимания. Но как только мы подъехали к аэропорту и в ожидании нашего рейса начали прогуливаться по дорожкам небольшого парка, стало понятно, что меня сразу узнали. Мужчины, сидящие на скамейках, мимо которых мы проходили, даже привставали, по чеченским обычаям отдавая дань уважения, стараясь делать это незаметно для окружающих, но заметно для меня.
        В аэропорту Ваху Ибрагимова, Мусу и Висхана на досмотре пропустили первыми, потому что у них не было вещей, а мы с Зухрой отстали. И, тем не менее, все было бы нормально, если бы при проверке документов со мной был мой настоящий паспорт. Всех пропустили в другой зал, а меня попросили подождать, пока еще раз проверят документы. Зухру тоже оставили из-за досмотра кассет, на это ушла уйма времени. От наших ребят нас отделял только барьер. Мусик, устав ждать, сел в своем черном костюме на корточки, прислонившись к стене, и, глядя на нас с Зухрой большими печальными глазами, всем своим видом показывал, как ему без нас плохо. Висхан, улыбаясь, подошел к разделяющему барьеру и, как всегда, начал шутить, показывая, как легко можно его перепрыгнуть. Мы все были уверены, что это лишь временная задержка, хотя она почему-то подозрительно долго затягивалась. Неожиданно меня попросили пройти на беседу в отдельный кабинет. Там уже ожидали двое офицеров:
        - Мы знаем, кто вы, бесполезно отказываться. У вас фальшивые паспорта, мы обязаны вас задержать.
        - Ну, что ж, закон есть закон - ответила я.
        - Мы знаем, кто вас сопровождает, их видно невооруженным взглядом. Есть ли у них оружие?
        "Вот это вопрос серьезный, видимо, они собираются их задержать, но боятся только вооруженного сопротивления..."
        Пока я думала, что ответить, они задали очередной вопрос:
        - Могут ли они совершить терракт, если мы их арестуем?
        "Если сейчас задержат наших мужчин, их ждет тюрьма или фильтрационный лагерь, пытки и смерть..."
        - Я могу дать полную гарантию, что терракта не будет, если вы их доставите в Стамбул.
        Все-таки они очень боялись возможности терракта. Под усиленным конвоем все пассажиры были сопровождены к самолету, через какое-то время военные дали приказ отправлять самолет. Но Мусик в самый последний момент вышел из него, чтобы разделить мою судьбу... Все это время он очень переживал, что не смог уберечь Джохара, и когда увидел клонящиеся к земле красные маки он тихо сказал: "Я не закрыл Джохара от гибели своим телом, но если что-то еще случится, я умру вместе с тобой". Он сдержал свое слово, принеся себя в жертву.
        В тот же день, когда самолет приземлился в Стамбуле, Ваха Ибрагимов сделал заявление в прессу о нашем незаконном задержании в аэропорту города Нальчика. К его заявлению тут же подключился с протестом Зелимхан Яндарбиев, а Шамиль Басаев многозначительно пообещал российскому правительству "прийти в Нальчик из Чечни", если нас немедленно не освободят. В Кабардино-Балкарии могли начаться волнения. Россией был нарушен закон кавказского гостеприимства, кроме того, по обычаям, на женщин и детей не распространялся даже закон кровной мести.
        Тайно меня срочно посадили на самолет и под усиленной охраной привезли в небольшой курортный городок, похожий на Кисловодск. Мусу оставили в Нальчике. Маленький замок, куда меня поместили, со всех сторон был окружен каменной стеной, позади замка она плавно переходила в высокую зеленую гору. Его охраняло такое количество охранников с мобильными телефонами в руках, что я поняла: они верили, что Шамиль может прийти куда угодно! За два дня, которые я там провела, я познакомилась с обслуживающими местным персоналом, охранниками - все они были кавказцами и очень сожалели о гибели Джохара. Несколько раз приезжали офицеры ФСК, их интересовал только факт гибели Джохара. Ничего нового к тому, что уже было заявлено на пресс-конференции иностранным журналистам, я добавить не могла. Больше всего я переживала за Мусу и просила, чтобы нас с ним не разлучали. Мне пообещали отвезти его в Москву вместе со мной, а не в фильтрационный лагерь. Передали личный приказ Ельцина о моем освобождении, а Мусу в обещали обменять на кого-нибудь из российских военнопленных.
        На следующий день нас с Мусой привезли в Москву. Его посадили в тюрьму на Лубянке, это было гораздо лучше фильтрационного лагеря, откуда он мог выйти только калекой или вообще исчезнуть без следа. Я собиралась выступить в Москве в телевизионной передаче "Взгляд", рассказать о "партии войны", о людях, по чьей вине мы так долго убиваем друг друга. Всем нам нужен был мир... Я поделилась планами будущих выступлений с сопровождающими меня военными. Им тоже надоела война. Один из них, понизив голос, посоветовал мне перед выступлением обязательно запастись диктофоном. Я не поняла тогда тайного смысла его слов, которые подтвердились потом самым неожиданным образом. Они привезли меня в город Ивантеевку. У заросшей малиной калитки нашего старого дома встречал отец, он обнял меня и заплакал. Отец очень постарел за эти два года, сколько ночей не спал из-за нас. А у меня после всего, что я пережила, как будто окаменело сердце. До сих пор я до конца не могла поверить в произошедшее, иногда мне казалось, что все это кошмарный сон... вместе с нашей войной.
        Я прошлась по запущенному саду. Вот старый орех - "дерево Джохара". Когда мы приехали к отцу из Сибири в очередной отпуск, он сажал молодые деревья, и каждый из нас выбрал себе по саженцу. Мне тогда больше всех понравился маленький кустик жасмина... Вот терраса с настенным акварельным панно, на котором я нарисовала Джохара, лихо скачущем на коне. Вечером пришли ивантеевские родственники, "посмотреть" на меня и послушать. Накрыли на стол, но... Какими пустыми и ничтожными казались мне их вполне естественные, повседневные заботы по сравнению с тем, что происходило в Ичкерии, в которой больше жизни я любила сейчас всех оставленных мною людей, до последнего голодного сельского мальчишки, собирающего под бомбами в лесу черемшу. Я как будто выпала из другого измерения, в котором, в вихре опережающих событий, молниеносно проносилась жизнь, и сама смерть производила тщательный отбор людей на прочность, словно Евангелиевских "зерен и плевел".
        Включили программу "Время": "Чеченские боевики сдали одиннадцать сел, в том числе Бамут..." - радостно вещал рыжеволосый диктор. И тут я вспомнила слова бамутского богатыря Руслана Хайхороева: "Если скажут, что сдали Бамут, не верь, плюнь тому человеку в лицо. Бессмертный Бамут будет стоять насмерть!" На следующий день я повторила его слова приехавшим к нам в дом журналистам, которые сначала мне не поверили, но через несколько дней моя информация подтвердилась. Через старого знакомого журналиста Ильяса Богатырева я договорилась о моем будущем выступлении в телевизионной передаче "Взгляд". Весь следующий день у нас с отцом ушел на поиски мастерской по изготовлению гранитных и мраморных памятников. Я давно хотела поставить на могилу маме небольшой мраморный камень или плиту с ее фотографией. Наконец, нашли как раз то, что нужно, придумали вместе с отцом надпись и заказали. Памятник будет готов через неделю.
        На следующее утро, в 12 часов, совершенно неожиданно приехала Липхан Базаева. С ней мы встретились во время бомбежки в селе Гехи-Чу, ровно за неделю до последнего покушения, и я вспомнила поразившие меня строчки:

                Я срываю вереск, шелестит трава,
                В этом мире мы не встретимся больше,
                Ты должна понять, но встречу я буду ждать...

        Мы обнялись, как сестры... Липхан очень торопилась: "Ровно в час надо быть в центре Москвы. Приехали женщины с Кубани подхватить "платок Мира", там будут представители от других организаций, и все ждут только тебя". "А откуда они узнали, где я живу?" - удивилась на мгновение я, но Липхан сказала: "Твой адрес дали в ФСК".
        В одну минуту я собралась, и мы быстро поехали вместе с Липхан на черном микроавтобусе, который ждал нас у калитки дома. Через час мы уже подъезжали к огромному зданию в центре Москвы. Поднялись по высокой лестнице и вошли в большой зал, где за небольшими столиками сидели преимущественно молодые женщины. Нас провели и усадили за такой же столик, где уже сидели два чеченца - Дик Михайлович Альтамиров и незнакомый мне молодой парень. В президиуме поднялась высокая красивая полная женщина, Наталия Нарычева, и начала говорить. Как я узнала позже, она была спонсором и организатором всей предстоящей церемонии, рядом стояла юная девушка, потерявшая жениха на русско-чеченской войне. Не успев выйти замуж, она стала уже вдовой. Ее тонкое нежное лицо с большими серыми глазами, полными еле сдерживаемых не пролитых слез, тронуло мое сердце. Сколько таких юных вдов сейчас плачет по всей Ичкерии и России? Сколько седых, уставших ждать, матерей больше никогда не увидят своих сыновей.
        Вышла кубанская казачка с белым головным платком в руках и после небольшой вступительной речи передала платок мне с заверениями в самой искренней будущей дружбе между чеченским и кубанским народами. Все шло очень хорошо. С приветственным словом следующей выступала я. Главная цель - остановить затянувшуюся кровопролитную войну в Ичкерии, назвать имена ее виновников, раскрыть грязные методы и ложь "партии войны". Меня окружили журналисты, направили софиты и объективы кинокамер. "Что вы думаете о предстоящих выборах российского Президента?" И тут вместо тщательно продуманной речи я произнесла фразу, которая вдруг пришла мне в голову откуда-то изнутри (с правой стороны зала этого огромного здания из бетона и стекла?) причем, она была совершенно неожиданной. "Как ни странно, я начну свою речь с защиты Президента Бориса Николаевича Ельцина - ему, кроме позора, эта война ничего не принесла". Потом я говорила о "партии войны" и еще долго выступала, читая свои стихи.
        Наши выступления закончились, всем присутствующим предложили угощение, которое стояло на накрытых столах. Я хотела поговорить с Липхан Базаевой, но ко мне подошел один из ранее сопровождавших меня офицеров ФСК и предложил немедленно с ним уехать. Я ответила: "Меня отвезут те, кто сюда привез". Он стоял на своем, был очень взволнован и сказал поразившие меня слова: "Не забывайте, что Муса находится у нас в тюрьме, и с ним всякое может случиться!" Машина ФСК сопровождала наш автобус весь обратный путь. Беспрестанно оглядываясь на их машину и прижимая губы к моему уху, Липхан прошептала: "Наши это не поймут". Я не поняла, о чем она говорит, и сказала, что нужно немедленно обменять Мусика на военнопленных, видимо, в тюрьме его пытают. Иначе зачем офицер ФСК мне это сказал?
        На следующий день по всем телевизионным программам гремело: "Алла Дудаева, вдова первого Президента так называемой независимой Ичкерии, голосует за Ельцина". На весь экран показывали мое лицо, звучала злополучная фраза: "Как ни странно, я начну свою речь с защиты Президента Бориса Николаевича Ельцина". Я вспомнила, как мы поссорились с Джохаром незадолго до его гибели, когда точно так же вырвали одну шутливую фразу из всей его длинной речи: "А что и на Европу пойдете?" - "И на Европу пойдем!" Ничего больше из моего выступления не показали. О "платке Мира и "партии войны" - ни слова! Из меня просто сделали предвыборную сенсацию президенту Ельцину! Как жаль, что я не прислушалась к совету и не запаслась заранее диктофоном.
        Приехал курирующий меня военный из уголовного розыска. В ответ на мое возмущение и протесты он объяснил: "Ваше опровержение просто не пропустят, это бесполезно". Привезла кассету с мои выступлением очень расстроенная Наталия Нарычева, организатор движения "платок Мира". Ее точно так же "кинули", как и меня.
        Как я могла на самом деле относиться к Президенту России? Все мы возлагали на него в свое время светлые надежды, считая его даже большим демократом, чем бывший президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев, особенно после кровопролития в Тбилиси и в Вильнюсе. На этой вере народа он и пришел к власти. Но кто заставил Ельцина обмануть народ, забыть все свои обещания и "сдать" демократию? В конце своего правления он стал уже полностью сломленным, спившимся человеком. Может быть, это давление на него оказывали те тайные силы, которые помогли ему прийти к власти и "освободили" Горбачева? Ельцин был жалок и смешон, и поэтому не вызывал у меня ненависти. Во второй раз россияне, конечно, его не изберут. Всеми силами души я ненавидела тех, кто предал чеченский и российский народ и обрек их на страшную участь убивать друг друга, тех, кто зарабатывал на этой крови деньги, сам отсиживаясь в тени.
        Перед поездкой меня отвел в сторону Иса Идигов, председатель чеченского парламента, и сказал, что, возможно, у него состоятся переговоры о мире с председателем парламента России. Встреча была назначена на следующий месяц, в Татарстане, а еще через месяц - в Башкортостане. Иса свято верил в положительность результатов будущих парламентских переговоров. Но вопросы войны и мира решал Президент, что и стало главным козырем в его предвыборной кампании, так страстно российский народ желал окончания войны... И мне вспомнились давние телевизионные кадры в забытой Богом и людьми сибирской деревеньке. Приехавший из Москвы журналист спрашивал сидящую на скамеечке у покосившегося забора ветхую старушонку:
        - Как живете, бабушка?
        - Спасибо, потихоньку, сынок, на хлебушек хватает.
        - А что бы вы хотели передать нашему правительству, может, хотите, чтобы увеличили пенсию?
        Старушка подняла залучившееся морщинками доброе лицо:
        - Ничего, потерпим. Лишь бы не было войны!
        Даже в такой малости ей было отказано. Забирают сейчас из глухих, заброшенных деревенек выращенных с таким трудом самых бесхитростных и безотказных работяг и гонят их умирать.
        Слова офицера ФСК про Мусу: "С ним всякое может случиться", - все еще звучали у меня в ушах... Ну, что же, подумаешь, реклама! Меня слишком хорошо знали в Чечне, чтобы поверить в такое. Главное сейчас - спасти Мусика и остановить войну. Я договорилась о его обмене, причем в начале они просили за него десять офицеров ФСК, пропавших в Чечне. Но у нас в плену был только один. Я написала письмо Зелимхану Яндарбиеву с просьбой "срочно обменять Мусу на десять офицеров, если таковых не имеется, в крайнем случае, на одного". Наше правительство приложило все усилия, чтобы как можно быстрее произвести обмен. Позднее Муса рассказал, что кто-то из военных в Нальчике успел его предупредить, чтобы он даже не думал ни о чем секретном. "Вспоминай лучше детство, юность, любовь, - посоветовал неизвестный друг. - В соседней комнате "адская" машина считывает все твои мысли". Мусу поменяли на пленного священника, "отца" Сергия, офицера ФСБ.
        Каждый день я старалась рассказать о том, что происходит в Ичкерии, нередко давая по три-четыре интервью в день. Эфэсбэшники, сидящие в машине на углу нашей улицы, совсем запутались в приезжающих и отъезжающих от нашего дома журналистах. Потом я выступила во "Взгляде" без опровержения "рекламного" заявления (Муса еще сидел в тюрьме). Мои слова: "Делу мира мешает "партия войны"", - впервые прозвучали с экрана и вызвали удивленные улыбки и реплики окружающих. Я попыталась объяснить: "Нельзя верить всему, что выливается на вас с экранов российского телевидения, где одна информация опровергает другую. Например, совсем недавно заявили, что Шамиль Басаев против переговоров о мире, но почему, в таком случае, в том же заявлении его родной младший брат Ширвани Басаев включен в члены комиссии, ведущей эти переговоры! Младший брат никогда без ведома старшего не принял бы участия в таком важном деле. И еще, обратите внимание, как только дело заходит о мире, сразу всплывает избитая фраза о том, что полевые чеченские командиры "никому не подчиняются" и "не захотят остановиться". Можно подумать, им так понравилось воевать и умирать! Где логика? Любой здравомыслящий человек способен разобраться в этой лжи, зачем принимать всех нас за круглых дураков?" "А что вы скажете по поводу недавнего взрыва бронетранспортера?" - спросил меня Александр Любимов, известный ведущий этой программы. Днем раньше на одной из главных улиц Грозного был взорван российский бронетранспортер. Погибло восемь военнослужащих. Кадры со свисающими с бронетранспортера, залитыми кровью телами, назидательно, крупным планом, демонстрировались всему миру с соответствующими комментариями: "Вот как чеченцы отвечают на предложенное гуманным российским правительством перемирие. Россия просто вынуждена продолжать войну!"
        - Если "партия войны" преспокойно отправляет на смерть десятки и сотни тысяч людей, то что значат для нее какие-то восемь человек? Потом все окупится - ответила я.
        - Как, своих?! - прозвучало, как вздох.
        Что я могла сказать в ответ на негодующие возгласы собравшейся публики? Рассказать им, как российские вертолеты бьют ракетами по своим танкам, поворачивающим назад, как их мальчишек поднимают в бой автоматными очередями контрактники, как их избивают и насилуют, какие дикие законы царят в российской, голодной и обворованной генералами, армии? Когда правда такая страшная, она кажется неправдоподобной... Многие из присутствующих все еще пребывают или хотят пребывать в уверенности: "Что не делается российским правительством - делается на благо народа".
        А в действительности человеческая жизнь в России никогда не стоила и гроша! Последние мои слова снова были о "партии войны": "Кстати, одним из самых заинтересованных членов "партии войны" является глава временного правительства Завгаев". Вконец проворовавшийся Доку Завгаев тогда еще был "в чести" и приглашал приехать Бориса Ельцина в Чеченскую республику с предвыборной кампанией и "полюбоваться" на национальные чеченские пляски и песни. Но грозный Шамиль Басаев предупреждал, что "не ручается за безопасность российского Президента!"
        27 мая в Кремле проходили переговоры между руководством ЧРИ и России в рамках объявленной встречи Президентов ЧРИ Зелимхана Яндарбиева и России Бориса Ельцина в полном соответствии с требованиями Протокола о международной встрече в верхах. Почву для этой встречи в момент своей гибели готовил Джохар. Завгаеву это было, как "нож к горлу". Его "временное правительство" доживало последние дни. Бислан Гантемиров был к тому времени арестован за воровство, Руслан Лабазанов - убит, Доку Гапурович Завгаев метался, не зная, что предпринять. Дискуссия "ехать или нет" сейчас Президенту России в Чечню вызвала всеобщее оживление. Даже военные вступили в нее, утверждая, что "при современном вооружении Президента России могут уничтожить ракетным ударом даже за 20 километров". Было совершенно непонятно, на какое "современное" вооружение они намекали. Может, на российское? Для Чеченской республики убийство российского Президента, впервые официально начавшего мирные переговоры с ее законным правительством, было крайне нежелательно. Я передала Ельцину через курирующего меня военного текст примерно такого содержания:

         "Борис Николаевич! Начав мирные переговоры с Чеченской республикой, Вы попали под нашу защиту.Вашим врагом сейчас являемся не мы, а "партия войны". Один из ее членов - Доку Завгаев, упорно приглашающий Вас посетить республику, сам , как узник, сидит в Грозненском аэропорту "Северный", боясь кровной мести собственного народа. Почему он так настаивает на Вашем приезде? Наши переговоры, по сути, являются крахом его политической карьеры. Уничтожив Вас, он поможет прийти к власти партии коммунистов на предстоящих выборах и прервет наши переговоры в самом их начале. Недавнее заявление военных, боевые действия которых до сих пор продолжаются, невзирая на начало мирных переговоров, свидетельство того, каким способом "партия войны" готовится совершить Ваше убийство. Виноватым, как всегда, окажется чеченский народ. Давайте остановимся и прекратим уничтожать друг друга. Мир всегда лучше войны!"

        Ельцин растерялся, бывшие друзья стали врагами, а враги пытаются спасти ему жизнь. На другой день, 28 мая, чеченскую делегацию для ведения мирных переговоров оставили в одной из подмосковных резиденций Кремля, как заложников, пока Ельцин на два часа летал в Чечню. Говорят, он ни на шаг не отходил от Завгаева...
        В начале переговоров Зелимхан Яндарбиев заставил Президента России сесть за стол и беседовать "на равных". Завгаев был удален, как ему и следовало по рангу. Мовсуд приехал утром. За две недели до выборов президента России Москва кишела всевозможными патрулями и милицией. В десять утра сопровождающие лица должны были отвезти меня для допроса в генеральную прокуратуру Москвы, на Петровку, 38, откуда предварительно пришла повестка. На допросе у следователя главные вопросы: где, когда получила, кто выдал фальшивый паспорт. Мне его передали еще в самом начале войны, кто и как этим вопросом занимался, я, естественно, не знала... Мовсуд настаивал, чтобы мы вместе немедленно уехали из Москвы, боясь очередной провокации во время выборов Президента. "Ты знаешь, на улицах Грозного развесят плакаты с твоим лицом и призывом: "Голосуйте за Ельцина!" Тебе они просто принесут избирательную урну, смонтируют кадры, а потом скажут, что ты действительно за него проголосовала! Таких, как ты, они сначала стараются завербовать, если не удается - дискредитировать, если и это не получается, - уничтожают. Первое у них не получилось, второе они уже попытались сделать, осталось только третье". Позднее я узнала, что как раз через два дня работники ФСК действительно собирались меня перевезти в санаторий "для отдыха", считая, что меня чрезмерно утомили многочисленные встречи.

ГЛАВА 44

        Мовсуд заехал за мной к отцу. По дороге он позвонил нашей хорошей знакомой, журналисту из Финляндии, Хелене, она в то время работала в Москве. Они, кратко переговорив, договорились о встрече. В условленном месте Хелена встретила нас и провела в свою квартиру, где мы проговорили с ней почти до утра, и даже записали интервью, которое через несколько часов показали по Финскому телевидению. Рано утром, распрощавшись с ней, мы уехали и в половине шестого утра уже находились в поезде Москва - Киев. В соседнем купе сидели постоянно ругающиеся с проводником, вдребезги пьяные дебоширы. Это нас спасло во время проверки документов российскими пограничниками - в пылу разборок с пьяницами на нас с Мовсудом не хватило времени. Поезд тронулся, наши документы остались непроверенными, а у меня вместо паспорта была только справка.
        Позади осталась Россия. После пересечения российской границы на украинской границе нам было значительно проще. Офицер пограничной службы отнесся к нам с полным пониманием и даже пожелал счастливого пути.
        В Киеве нас встречали друзья, депутаты Верховной Рады. Они временно поселили нас в квартиру своих знакомых. Все украинцы сочувствовали освободительной борьбе и были нашими большими друзьями. На Украине происходило волнующее событие, с большим трудом утверждались желто-голубой национальный флаг и гимн республики. Против была вся партия коммунистов, состоящая преимущественно из русских жителей Украины. Они требовали оставить красный флаг и гимн Советского Союза. Это неудивительно, благодатная земля Украины была напичкана кагебэшниками больше всех других республик СССР. Западная Украина еще долго сопротивлялась после "добровольного" присоединения и была задавлена только "большой кровью". Вся Украина пристально следила за происходящими событиями, кто же победит? Два дня яростных утомительных прений закончились. Большинством голосов был принят национальный желто-голубой флаг. Майское, полное надежд, голубое утро началось с украинской песни "Реве и стогне Днипр широкий". Счастливая Украина облегченно вздохнула, ее дети подтвердили свое освобождение.
        А в российских газетах, после первого сообщения в "Известиях" о моем внезапном исчезновении, поднялась паника. "Чеченские тайные спецслужбы" выкрали вдову Дудаева из-под носа у ФСК!!! Каждый день приносил новые версии и догадки. Был объявлен розыск, газеты пестрели моими фотографиями. Спрашивали у моего отца, он ничего не знал. "Приехали чеченцы, она с ними уехала". Перед нашим отъездом договорились, что только тогда, когда мы будем в безопасности, дней через десять, он сможет открыться. Некоторые журналисты в своих статьях высказывали реальные опасения: "Кому мешала вдова Дудаева?" Все сходились на "партии войны". Из Дании сделал заявление представитель Чеченской республики и племянник Джохара Усман Ферзаули: "Возможно, она просто находится в одном из российских городов, у родственников..." В ответ возмущенный отец тут же заявил: "В российских городах у нас родственников нет, и никакого племянника Ферзаулина у Джохара никогда не было!" После этого случая мы еще долго шутливо называли Усмана "Ферзаулиным". Наконец, задним числом пришло известие о телевизионном интервью с финской журналисткой, запутавшее всех окончательно. Как могла "она" очутится в Финляндии, когда в этот же день давала показания в генеральной прокуратуре?
        Каждый день Мовсуд приносил газеты с новыми статьями о нашем побеге. Украинские газеты занялись их перепечаткой, и мне пришлось засесть дома. Украинские друзья решили отправить нас в самое безопасное место - в одно из сел Западной Украины - и ранним утром на легковой машине отвезли в Прикарпатье. Я любовалась, глядя в окно на игрушечно-красивые домики среди зеленых невысоких гор. Почти возле каждого "пряничного" домика - такой же сказочный колодец или часовенка. Возле одного из таких домиков, рядом с овальным озером, нас встречал его хозяин Николай. Депутаты уехали, а Николай повез нас показывать "местные достопримечательности". Когда мы проезжали по одной из улиц ближнего села, внутри меня неожиданно тихо зазвучала песня. Ее нежный грустный мотив я слышала в далеком детстве: "Гуцулка Ксения... Я тебе расскажу о любви..." Я начала напевать эти слова, Николай посмотрел на меня. "Сейчас, мы как раз проезжаем мимо дома Ксении. Здесь гуцулы живут,.." - сказал он. Деревянный большой дом Ксении стоял на холме, от дома к дороге вилась узкая тропинка.
        А где она сейчас? - спросила я Николая.
        - В начале этого века уехала в Америку. Нет и влюбленного юноши, написавшего для нее песню. А старый дом все стоит, как будто их ждет. Осталась только песня...
        Мы поехали дальше. Село, в котором жил Николай, находилось на берегу прозрачной речки. Чуть правее, на самой окраине села, возвышался одинокий большой крест. "Мы его недавно поставили, - объяснил Николай. - Раньше не разрешали". Зеленые, поросшие густым сосновым лесом, невысокие горы расстилались до самого горизонта. "В этих лесах, - рассказал нам Николай, - погибли местные партизаны. Западная Украина сопротивлялась до семидесятых годов. А под крестом раньше был тайный "схрон" - грот - с выходом к реке, его пробил ручей. В этом "схроне" скрывался командир с женой и двадцатилетним ординарцем. Его жена родила в нем девочку, кормила грудью всего четыре дня, потом пришлось ее отдать в село. В земле ребенок не выжил бы. Добрые люди вырастили девочку, она вышла замуж за моего брата. А командира выдал предатель. Русские солдаты подогнали большую пушку и с противоположного берега, прямой наводкой, расстреляли "схрон". Он стал им братской могилой. Они все там лежат..." - закончил свой грустный рассказ Николай. Я потрогала круглый веночек из цветов, сиротливо свисающий с креста, от прикосновения моих пальцев тонкие белые бумажные лепестки дрогнули и задрожали. Ночью мне приснилось березовое кладбище на Ивантеевке. На могиле моей мамы устанавливали белый мраморный памятник. В изголовье могилы вырыли большую дыру для "ножки", чтобы памятник не упал. Цветным прозрачным облачком из нее вылетела мамина душа. "Ну, как? Не скучно вам там?" - поинтересовалась я. "Да уж привыкли, - отвечала мама. - Только два дня назад, живой, похоронили одну молодую женщину. Все кладбище слышало, как она под землей билась и кричала!" Березы трепетали, каждым листочком отражая майское солнце... Я посмотрела на календарь, ранним утром в этот день должны были поставить памятник, о котором я совсем забыла. Может быть, действительно там кого-то так и похоронили, мама всегда говорила правду.
        Вечером к нам пришли гости, брат Николая со своей женой. Сорокалетняя женщина уже ничем не напоминала маленькую, рожденную в "схроне" девочку, но она принесла показать нам единственное свое сокровище, два письма, написанные ее родителями. Какой же любовью и нежностью дышала каждая их строка! "Доню, моя доню, - писала ее мама. - Я ли тебя не кохала бы, я ли не голубила бы, если бы нас не разлучили..." А отец, мужественно прощаясь с дочкой, в своем письме пояснял: "Если мы погибнем, знай, за Свободу "ридны Украйны", не верь, чтобы ни говорили "злыдни людины"..."Как были похожи украинские "бендеровцы" на наших чеченских "бандитов-террористов", на "лесных, зеленых братьев" Прибалтики, азиатских басмачей и афганских душманов. Никто из этих "злодеев" никогда не покушался на Россию, каждый из них только защищал свою родную землю.
        Мы жили в украинском селе Шишеры уже две недели, скучали и ловили в похожем на зеркало озерке маленьких карасей. Мовсуд сразу поймал 18 карасиков, а я только 7. Украинская красавица, жена Николая, Мария, научила меня готовить вкусные котлеты из сыроежек. Тем временем наши депутаты ломали головы, как нас переправить в Прибалтику без моего паспорта. Изнывающему от скуки Мовсуду ночью приснился Джохар. Он сидел с ним рядом на кровати, улыбаясь, хлопал его по плечу и говорил: "Ты не знаешь, как я тебя люблю". После этого сна Мовсуду стало легче переносить добровольное заточение.
        Чтобы нас немного развеселить, в субботу Николай пригласил "на шашлыки" своего друга, живущего в соседнем селе.. Мы познакомились, собрали хворост, развели в саду за домом Николая костер и... скоро запах шашлыка поплыл по цветущему саду. Потом Николай с другом выпили "украинской горилки". Мы отказались, что повергло их в крайнее удивление, оно возросло еще больше, когда Мовсуд пояснил:
        - Мусульмане не пьют, даже те чеченцы, которые позволяли себе это раньше, теперь во время "джихада", священной войны с российскими оккупантами - перестали пить.
        - Так вот почему вы побеждаете! Если уж вы перед "горилкой" устояли, то и перед всем российским войском точно выстоите!
        Друг Николая принес из дома гитару, они обнялись и запели. Дымок от костра, поднимаясь все выше и выше, обволакивал темнеющие кроны деревьев и таял в ночном далеком небе. Языки пламени, рассыпаясь искрами, смешивались со звездами, которые вдруг опустились и оказались прямо над нашими головами. Как они пели! Пели не только их голоса, пело все вокруг нас. В такт, мерно покачиваясь, шелестела листва в саду, в которой жил и пел каждый отдельный листик, каждая травинка пела свою собственную таинственную песенку, которые все вместе сливались в один нежный и проникновенный, мощный, благодарный хор. Гимн жизни на земле, ее Создателю. Волшебная, незабываемая ночь! А из моих глаз, наконец-то, хлынули слезы.
        Ночью мне приснился Джохар. Он был в камуфляжной форме и в черной маске, из которой ласково светились только его глаза. Он взял меня за руку и подвел к высокой лестнице, по которой мы вместе забрались на первое небо. Внезапно я оказалась парящей над залом ожидания аэропорта и увидела на огромном экране телевизора свое лицо. Сидящие за круглым столиком трое мужчин заговорили обо мне: "Ей нельзя появляться в аэропортах. Сразу арестуют. Ее данные во всех компьютерах". Они еще долго что-то говорили о технических возможностях современной компьютерной техники, но многое я не поняла и поэтому не запомнила. В конце сна белая машина подъехала к моей кровати, за рулем сидела и управляла машиной моя мама. Ее роскошные длинные волосы волной рассыпались и закрыли всю машину, развеваясь на ветру.
        Я проснулась от звонка в дверь. С радостной вестью приехали депутаты Верховной Рады. Какой-то генерал брался переправить нас с Мовсудом через границу в Польшу на самолете. Но когда я рассказала им только что увиденный сон, они призадумались и ни с чем уехали обратно в Киев. Сон был настолько прямого значения, что невозможно было его не понять.
        Прошел уже месяц, как мы уехали из Москвы, давно пора было уезжать. И тут я вспомнила про белую машину и мамины волосы: "Нам нужно ехать только на машине". ("длинные волосы" - это благополучная дорога). Мы попрощались с нашими новыми украинскими друзьями, а Николай отвез нас сначала в Киев, а потом и дальше. На бензозаправочной станции, пока машина заправлялась для дальнего пути, Мовсуд пошел прогуляться и вернулся с газетой. Мы были уже спокойны, статьи о моем таинственном исчезновении в российских СМИ прекратились. Но вдруг на первом листе мы увидели мою большую фотографию со "зловещей" тенью Джохара на заднем плане, вся следующая страница целиком посвящалась нашей семье. Это отец, не дождавшийся нашего звонка, решил, что после такого длительного срока мы, конечно же, находимся в безопасности, и дал огромное интервью. Кроме того, в газете были и наши семейные фотографии вместе с зятем Мовсудом. "Ну вот, теперь и ты засветился!" - пошутила. Огорченный Мовсуд только вздохнул: "Хоть бы вы платье переодели, другого, что ли, нет!" Боже, я и не заметила, что была сейчас одета точно так же, как на этой фотографии. Даже легкая шифоновая косынка на моей голове была та же! Пришлось быстро переодеться в машине и нацепить солнцезащитные очки.
        По дороге к нам присоединилась еще одна машина с друзьями Николая, и через несколько часов мы уже подъезжали к глухому селу на границе с Белоруссией. Тепло распрощавшись с Николаем, мы вошли в густой, заросший ельником лес. Наши новые знакомые должны были пересечь пограничный пост и ждать нас на дороге за селом через 2 часа. Когда мы вошли в лес, Мовсуд предложил обойти село стороной, сделав большой крюк: "Чтобы нас никто не увидел", - пояснил он. Мне густой лес внушал тревогу, в незнакомом месте всегда легко заблудиться. Нужно идти так, чтобы был виден ориентир, например, сельские домики. "Нет, так нас заметят местные жители!" - не сдавался Мовсуд. "А если углубимся в лес, сразу заблудимся!" - отвечала я. Мы с ним долго спорили, а лес все не кончался. Прошло уже два часа, а село мы еще не обошли. Может, это уже второе село? "Я сейчас спрошу", - сказал Мовсуд и, оставил меня на окраине, а пошел в село. Среди старых, бревенчатых хижин, в светло-сером костюме он издалека обращал на себя внимание и светился, как светофор. "Кто же так одевается, когда переходит границу! А еще меня заставил переодеться!" Очень быстро, с встревоженным лицом, он заспешил назад. "Чуть не натолкнулся на пограничный пост!" Густому, колючему малиннику, заросшему высокой крапивой не было конца и края... Мовсуду было хорошо в шерстяном костюме, а я в тонкой летней юбке еле продиралась через высокую крапиву и колючки. Видно, ему стало меня жаль, он снял носки и по-братски отдал мне. Рядом послышался лай собаки. Пришлось лечь прямо в крапиву. Совсем рядом защелкал кнутом пастух, пасущий коров. Подбежала собака, и я услышала, как она фыркает прямо над моей головой. Но собака почему-то, сразу убежала. Мы вздохнули с облегчением и устремились дальше. Через час и, потеряв надежду, увидели, наконец, впереди проезжую дорогу. Мовсуд вышел на трассу первым. Ожидая его, от волнения я не находила себе места. Вдруг машина, не дождавшись нас, уехала?! Наконец я увидела Мовсуда, он шел и оглядывался на дорогу, лицо было обеспокоенным. Сердце упало, кто-то его преследует! Может, мне опять спрятаться? Но, оказывается, Мовсуд сразу нашел машину и оглядывался, потому что потерял меня!
        Наши новые друзья привезли нас в 10 часов на железнодорожный вокзал в Ждановичах и уехали. Поезд до Минска будет только в 2 часа ночи. Вокзал представлял собой крошечную комнату метров двадцать с маленьким окошком кассира и стоящими вдоль стен обшарпанными деревянными диванами. Он был полупустым, только несколько замызганных пьяниц ругались с милиционером. Мы с Мовсудом сели на один из диванов. Нас тут же начали удивленно разглядывать, мы совершено не вписывались в окружающую обстановку. Особенно внимательно нас рассматривал милиционер. Даже если он не узнал меня, Мовсуд, внешне очень похожий на Джохара, заставлял задуматься над тем, кто я такая. С его чисто кавказской внешностью, жгуче-черными густыми волосами и большими карими глазами было огромным риском приезжать даже в Москву. Чтобы меня не узнали, я легла, отвернулась и "уснула". Четыре долгих часа мне пришлось лежать лицом к стене. Мой бок сначала онемел, потом затвердел и превратился в бесчувственное продолжение дивана. Горели расцарапанные малиной и обоженные крапивой ноги, но я терпеливо ждала, когда придет наш поезд. В зал ожидания пришел молодой мужчина, увидев Мовсуда, он сел на диван, который стоял напротив, и уставился прямо на него. Мовсуд заволновался, потом нагнулся и прошептал: "Он меня узнал, вместе в армии служили. Если подойдет, скажи, что ты моя мать!" Но пока, игнорируя пристальные взгляды сослуживца, Мовсуд "скучал" столь усердно, что даже зевнул несколько раз.
        Наконец наши муки закончились, в два часа появился поезд, мы быстро вышли на перрон и уехали. В купе оба свалились без сил. Ровно в семь часов утра поезд прибывал в Минск. Холодное, дождливое белорусское утро напоминало осень. Позвонили в Вильнюс родным. Там начались срочные поиски выхода из сложившейся ситуации, обещали прислать за нами машину и договорились, что мы будем ожидать ее на автовокзале. В столичных киосках, на самом видном месте тоже красовалась последняя газета с моей фотографией на пол-листа. Я натянула на лоб платок и, совсем закрыв светлые волосы, стала походить на белорусскую колхозницу. Жаль, у меня с собой корзины не было. Милиции на вокзале было так много, что нам с Мовсудом пришлось расстаться. Кругами ходил он вокруг здания, время от времени заглядывая и  убеждаясь, что я на месте, снова уходил. Дождь усиливался и превратился в ливень, зашел совсем мокрый Мовсуд и сел подальше от меня. За 12 часов ожидания мы с ним перечитали все журналы и газеты, купленные нами в соседнем киоске, и заодно закрываясь ими от любопытных взглядов. Вокзал был переполнен людьми, одни приходили, другие, дождавшись автобуса, уходили. Только мы с Мовсудом сидели уже так долго, что начали привлекать внимание милиции. Место встречи изменить было нельзя, снаружи не прекращался ливень и, самое плохое, в семь часов автовокзал закрывался. Куда мы пойдем? Наконец, когда мы уже совсем было отчаялись, в семь вечера за нами приехали. Оказывается, столько времени они искали проводника, это было совсем нелегким делом. Плавно покачиваясь, машина понесла нас к белорусской границе.
        В одном из приграничных сел совсем молодой парнишка, почти подросток, давно ждал нас в условленном месте. Так же, как и раньше, машина с нашими вещами должна была пересечь границу, а мы пойти через лес пешком. Что-то подсказало мне взять запасную обувь, и я положила в сумку, на всякий случай, простые матерчатые тапочки, в которых прошла весь Бамут. Солнце уже садилось, высокий лес стоял перед нами темной безмолвной стеной. Без проводника пройти его было просто невозможно. В этом лесу, в отличие от украинского, на постах стояли пограничники. "Пограничники вооружены, - сразу предупредил проводник нас. - Если вас услышат - будут стрелять!" Этого оказалось достаточным. Как только раздавался какой-нибудь звук, мы падали на землю и замирали, а потом поднимались и быстро шли по команде проводника, как ночные тени.
        Наконец, белорусская граница пройдена. Осталось пройти вторую, литовскую границу, которая являлась самым трудным участком пути, потому что большую ее часть составляло топкое болото. "После такого сильного ливня могут возникнуть непредвиденные трудности", - беспокоился наш проводник, но отступать было некуда, и мы снова пошли. Было уже совсем темно, грозовые тучи закрывали ночное небо, вверху под каплями дождя тихо шелестели деревья. Опять мы ложились в мокрую траву, вставали и снова шли, но уже гораздо медленнее и осторожней. На литовской границе были собаки! Нам повезло, шум дождя заглушал все звуки. Я уже не помню, как мы перешли это ужасное болото. Мы то и дело увязали по пояс и вытаскивали друг друга. Сил идти дальше не было. В литовском болоте остались мои туфли. Но мы все-таки выбрались на твердый берег, мокрые и грязные, и повалились в высокую траву. Проводник посмотрел на мои босые ноги: "Как ты теперь пойдешь?" И тут я вытащила из пакета "бамутские" тапочки. Мовсуд удивился:
        - Ты знала, что будет болото?
        - Нет, сама не знаю, почему я их положила.
        На дороге нас ждала машина. Закончился долгий, полный опасностей, путь. К 12 часам мы были дома. Но когда открылась долгожданная дверь, и мы предстали перед собравшимися родными и друзьями, с нетерпением ожидающими нас, удивлению их не было предела. Зрелище мы являли поистине поразительное! Насквозь промокшая, ободранная, грязная одежда, лужи возле ног, измученные, покрасневшие лица, словно мы по-пластунски проползли все украинские, белорусские и литовские леса. Впрочем, так и было. На следующий день водитель целый час отмывал свою машину после нас от липкой болотной грязи. А я вспомнила свой старый, почти забытый, совсем короткий сон. Ночью к Джохару пришла мама и поставила возле моей кровати запыленные солдатские бутсы. Так оно и вышло! Я тоже была одним из простых солдат народной армии Дудаева.  

ГЛАВА 45

        Через несколько дней нам прислали из Финляндии последнее интервью Джохара. Мы поставили кассету. Джохар был в отличном настроении, сидя за столом, улыбался и шутил с журналистами. Что-то они у него спросили, в ответ он рассмеялся и произнес загадочную, странную фразу: "Это не удивительно, удивительно будет, когда мертвые начнут возвращаться!" Наши финские друзья, видимо, сделали монтаж, поставив эту фразу первой в начале интервью уже после гибели Джохара. Но то, что он ее действительно произнес, сомнения не вызывало.
        Мовсуд принес мне книжку Елены Мир "Управляемые сны", точно так же, как ровно за год до начала русско-чеченской войны он передал мне "Бхагават-Гиту". Кроме всего прочего, я нашла в ней конкретные данные о психотропном оружии. И, в частности, интересную информацию о том, как легко любому из нас внушить нужную кому-либо фразу. "С 1981 года вся Московская область напичкана установками психотропного воздействия, - писалось в книге, - это тайное оружие XXI века". И горе тем, кто относится к нему легкомысленно. Когда во главе страны стоят безнравственные люди, управляемым, безвольным "зомби" становится весь народ. В Чечне оно не подействовало, потому что ежедневный, пятикратный, обязательный намаз по своей материальной сути являлся еще и перепрограммированием. Молитва помогает и на этом свете!
        В конце лета Россией вновь было нарушено перемирие. Как и предполагалось, оно стало очередным рекламным трюком в предвыборной кампании Ельцина. Многострадальный чеченский народ уничтожался с новой силой оружием массового поражения, использование которого запрещено Женевскими соглашениями: тактическими ракетами "земля-земля", вакуумными бомбами, шариковыми и иголочными снарядами, установками для залповой стрельбы "Град", отравляющими веществами.
        На экранах телевизоров снова появился искалеченный Салман Радуев с обещанием перенести войну на территорию России. Я не знала, что делать. Боль и возмущение переполняли все мое существо. До тех пор, пока они не поймут, что "зерна гнева", которыми так щедро засеивается чеченская земля, не проросли и не дали буйные всходы на их собственной земле, они будут продолжать убивать! Но возможен ли такой же ответный террор с нашей стороны? Моим глазам представилась ужасная картина... Имеем ли мы право карать так жестоко, даже в ответ на самое страшное зло? Мысленно я обратилась к Всевышнему, умоляя дать мне ответ. В это время диктор на экране телевизора перечислял программу передач на завтра. И вдруг в моих ушах ясно прозвучали слова: "Сильный, умный и добрый человек никогда, даже мысленно, не пожелает зла другим людям, иначе кто его самого защитит от зла в этом огромном мире..."
        Из Стамбула приехал Деги с Магометом. В нем произошла огромная перемена, он расстался со своим детством. Деги не спрашивал ни меня, ни Овлура, ни Дану о том, что случилось с отцом, и никогда не разговаривал на эту тему. Он понял все тогда, в тот самый миг, когда прощался с Джохаром в Гехи-Чу...
        А 6 августа, повторив один к одному "генеральную репетицию" марта 1995 года, объединенными усилиями всех фронтов: Гелаевского, Басаевского, Радуевского - под руководством главнокомандующего Зелимхана Яндарбиева и начальника штаба Аслана Масхадова, Грозный был взят и удерживался до тех пор, пока тысячи взятых в кольцо российских оккупантов не запросили пощады. Сбылись слова Джохара, когда, ободряя уставших от войны и разуверившихся в возможности победить огромную Россию, он говорил: "У России нет больше сил. Мы обязательно победим!" Но победили они еще раньше, в канун 31 декабря 1994 года, когда сотнями отдавали пленных солдат российским матерям, проявив великодушие, присущее только сильному.
        На Дагестанской земле, в железнодорожном вагоне, как и предсказывал в 1995 году Джохар, осенью 1996 года был подписан известный Хасав-Юртовский мирный договор с Россией. Немало этому способствовала победа в информационной войне, одержанная чеченскими средствами массовой информации во главе с министром информации и печати Мовлади Удуговым. Очень помогли иностранные и российские корреспонденты, многие из них погибли. Честь и слава всем, отдавшим свои жизни за торжество правды и справедливости на Земле, - лучшие умирают первыми! А чеченский волк, обгоревший и значительно исхудавший, снова развевался на зеленом знамени над Джохар-гала, столицей непокорной Ичкерии. Нарисованный во время войны художником-любителем, он теперь совсем не походил на прежнего царственного Акелу, но именно такого, с торчащими из боков ребрами, его еще больше любили. Ведь с ним вместе мы прошли через войну.

        21 апреля 1997 года - первая годовщина трагедии в Гехи-Чу. В это время я находилась в Стамбуле. Наша делегация во главе с Хож-Ахмедом Нухаевым (первым вице-премьером и генеральным представителем Чеченской Республики Ичкерия) после молитвы и ритуального жертвоприношения выходила из мечети Ахмед Султана, одной из самых древних мечетей Стамбула. На примыкающих к мечети улицах и площади нас встречало много людей. Некоторые из них, преимущественно бедняки, пришли получить мясо семи жертвенных животных, но гораздо большая часть - почтить память первого Президента Ичкерии. У входа делегацию сразу начали фотографировать и снимать иностранные журналисты. Турецкие женщины со слезами на глазах провожали нас, а ярко-голубое весеннее небо вдруг потемнело от стремительно летящих птиц. Несколько стай закружилось над нашими головами и расселось на деревьях прямой, как стрела, аллеи. Птицы сидели на ветках, как крупные серые яблоки, и их было так много, что они покрыли все деревья, мимо которых шла наша делегация. Ни на одно другое дерево, стоящее рядом с этой аллеей, не села ни одна птица. "Посмотрите, - обрадовалась я, - ну разве это не знак того, что наш саха и молитва дошли до Джохара?"
        Видимо, не зря птиц называют вестниками. Ни одна из них не улетела до тех пор, пока мы не ушли... Может быть, это были просто перелетные птицы, а может произошло необыкновенное чудо, объяснение которому я до сих пор ищу и не могу найти.

               [Мы им знамения Свои представим
               И в душах их и в отдаленных землях,
               Пока не станет ясно им,
               Что это - истина ("Господня")
               Ужели недостаточно для них (узнать),
               Что их Господь свидетельствует все, что суще?"*]

              * Коран. Перевод смыслов и комментарий Валерии Пороховой. Сура 41
               "Разъяснены", стих 53, с. 501.

        Через два года произошло еще одно странное событие, которое вполне можно было бы отнести к разряду удивительных и необъяснимых. До войны Джохар поручил Дане составить список вещей, которые потом хотел передать в музей. Теперь ей опять пришлось заниматься этим. Друг Магомеда Хачукаева принес документы Джохара, которые Магомед вынес из горящего Президентского дворца. Их поместили в той же комнате, где хранились личные вещи Джохара из Гехи-Чу, мы собирались сдать все это в государственное хранилище. Дана работала целый день. Поздно вечером, когда все было переписано и уже вынесено, оглядев пустую комнату в последний раз, Дана направилась к двери. За ее спиной раздался тихий шелест, она обернулась и увидела падающий ниоткуда бумажный листок. Очень удивившись (комната была совершенно пустой), Дана подняла его и прочитала. Это был билет в Грозненский драматический театр имени Ханпаши Нурадилова на спектакль "Ушедший за саваном". Больше всего поражала дата спектакля - 21 апреля 1993 года. В этот же день, ровно через три года, было совершено последнее покушение на Джохара. Билета, разумеется, в списке не было. В 6 часов вечера по местному времени ударила первая роковая ракета. Спектакль "Ушедший за саваном" совпал по трагическому сценарию с сатанинским замыслом Кремля.
        Убийство первого Президента Ичкерии и русско-чеченская война были подготовлены кремлевскими сценаристами и ложью подонков и трусов. И неспроста этот зловещий знак предательства и вероломное убийство Джохара оказались связанными одной датой. Ничто не бывает случайным в этом мире, как не случайно и пророческое название спектакля - "Ушедший за саваном". Идущие по праведному пути уходят от нас живыми, а не умирают. И все, что случилось с нами на этой войне, было только подтверждением Его милости.
        В одном из своих последних вещих снов Джохар идет вверх, к свету, один против огромного потока спускающихся вниз, куда-то в темноту, под землю, безмолвных людей. Они, как слепые, натыкаются на него, отстраняются, но неуклонно продолжают свое движение. В их глазах нет ни теплоты, ни радости. Равнодушные к себе и другим, умершие еще при жизни, люди с мертвыми душами. Все мы когда-нибудь окажемся там, где сливаются два мира, где едиными становятся сон и явь. Но какими мы придем туда?
        В солнечный майский день 1998 года за мной заехали наши ополченцы и повезли в горы показать базу Джохара недалеко от старого Ачхоя (Ашхой-Кутора). Эти места были мне знакомы, здесь мы жили во время войны в 1995 году, в селе Орехово. Все близлежащие села Юго-Западного фронта позднее были полностью уничтожены российской авиацией и сожжены. Вновь проезжая на УАЗике через разрушенное и опустевшее село Орехово, мы узнали заросшую крапивой и бурьяном улицу. На месте приютившего нас дома зияла большая черная воронка. Но рядом с ней среди обломков ровной стопкой стояли уже очищенные и аккуратно сложенные уцелевшие кирпичи. Дальше, за развалинами, чернел вскопанной землей участок с зеленым шелком молодой кукурузы. Из подвала низкого сарая, куда мы прятались во время бомбежек, показался наш старый знакомый, хозяин бывшего дома, с ножовкой в руках. Мы обнялись. "Вот, потихоньку собираю, - показал он рукой на собранные кирпичи. - Хочу заново отстроить дом. Вся семья живет в городе, а я не могу..." "А есть еще кто-нибудь в селе?" - спросила его я. "Всего два или три человека..."
        Простившись, мы поехали дальше по заросшей майской травой колее. Кое-где в ней поблескивали прозрачные лужицы стоячей дождевой воды. В горах нас окружил лес - свод высоких деревьев, качающихся в далекой небесной голубизне зелеными вершинами. Весенние птахи легко перепархивали с одной серебристой ветки на другую, звонко перекликаясь в их вышине. Могучие стволы деревьев окружали зеленую поляну, на которую мы наконец выехали. Обрывистый, крутой берег стремительно спускался к бегущему внизу узкому ручью. Поляну окружали выложенные из темно-серых камней невысокие стены. В центре стоял такой же, выложенный из камней, стол. "Под обрывом есть небольшая земляная ниша, куда мы прятались во время бомбежек - вот и вся секретная база нашего неуловимого Президента", - пояснили сопровождавшие меня бойцы. Зеленая трава и синие-синие цветы на пушистых, хрупких стебельках покрывали поляну изумрудным густым ковром. Под порывами легкого ветра, налетающего с серебристых вершин тополей, этот ковер, казалось, оживал, перекатываясь под нашими ногами бархатистыми, шелковыми волнами. Раскачивались посеченные снарядами ветки деревьев, в глубине рощи были видны завалившиеся темные стволы. Глубокая вечерняя прохлада поднималась от ручья, веяло лесной свежестью и тонким ароматом синих цветов. Об этих майских цветах, наверно, говорили когда-то далекие предки чеченцев.
        На ветке высокого дерева, рядом с обрывом и ручьем, на кривой проволоке покачивался небольшой осколок зеркала. "Джохар, когда брился, смотрелся в него, - сказали мне ребята. - Это самое дорогое, что у нас от него осталось..."
        Воротами "базы" служила большая чеченская башня, старательно сложенная из огромных серых камней. Кроме низкой стены из булыжника, окружающей поляну, была еще одна высокая стена, идущая по обе стороны от башни вверх в горы и вниз к ручью. Все это ребята построили из серого природного камня своими руками уже после войны. "Мы еще не успели доделать эту стену и выбить на ней имена всех, кто погиб в эту войну". Я внимательно посмотрела на тружеников и храбрых воинов. Сейчас они сидели рядком на стене, в полинявшей от времени, ставшей почти белесой, форме, как серые, нахохлившиеся в непогоду, грустные воробьи. "Вот самое дорогое, что оставил Джохар!", - подумала я тогда, глядя на них. И опять передо мной предстал Джохар, он предупреждал. Причем так искренне и убежденно, что не верить ему было просто невозможно.
        "Все, что делается вразрез с природой, оборачивается потом катастрофой. Наличие атомного оружия - это скорее беда, нежели преимущество. Ведь можно взорвать атомную электростанцию и добраться до любого смертоносного, даже самого тщательно запрятанного оружия. Нельзя безнаказанно погружать людей в бездну такого отчаяния, выходом из которого, может быть только сама смерть. Ничего не стоят хитроумная политика сильных мира сего и их военная мощь перед силой человеческого духа!"
        "Если человечество не покончит с войной, то война покончит с человечеством" (Джон Кеннеди). Но схватка со смертью продолжается... Не осталось и следа от сиреневой аллеи на Катаяме, где назначали весной свидания и встречались влюбленные. Уничтожен и парк имени Кирова, в котором Джохар часами искал и никак не мог найти волшебную черную розу. Нет больше вишневых деревьев на улице Шекспира, с усыхающими от жары вишнями, которыми когда-то так любили лакомиться мальчишки и воробьи. Под бомбами погибла и крохотная, как птичка, малышка, успевшая в своей жизни спеть только одну коротенькую песенку: "Нани хаза ю... "От улицы Шекспира не осталось почти ничего... О каждом из жителей разбитого и сожженного города можно было бы написать трагическую повесть. Маленькая девочка Элинка, чей портрет я когда-то написала, три раза становилась беженкой. У нее умерла мать и без вести пропал отец. После смерти Бислана, во время второй русско-чеченской войны, погибли Висик и Аслан. У Басхана не осталось больше сыновей. 39 человек похоронил род Дудаевых, почти все они молодые ребята, среди которых были и совсем пацаны. У других родов потерь не меньше. Одни пали, сражаясь, другие погибли в фильтрационных лагерях.
       "Ценою своей жизни сегодня этот маленький народ один спасает огромную Россию от ломящегося в ее двери фашизма, противостоит превращению ее в "немытую Россию, страну рабов, страну господ".(Юрий Вологжанинов, русский, доктор физико-математических наук, сын Ивана Вологжанинова, погибшего на войне с гитлеровским фашизмом 6 января 1942 года. Статья "Русский фашизм не пройдет").
       Их можно лишить крови или родной земли, но никто в мире не сможет лишить чеченцев права защиты своей Чести! Сопротивление Чеченского народа - бесстрашной армии Джохара Дудаева - продолжается.

                      В долинах слез, в горах печали
                      Неслышно воины вставали,
                      И люди взоры поднимали,
                      Услышав крик "Аллаху Акбар!"
                      И подрывались бэтээры,
                      В Европе удивлялись пэры,
                      Джадд лордом "принимались меры",
                      Но несся клич "Аллаху Акбар!"
                      В ущельях и на горных кручах
                      Врагов несчитанные тучи,
                      Но с гор срывается могучий,
                      Лавиной крик "Аллаху Акбар!"
                      Сметая горе и печали,
                      Гоня, как листья, вражьи стаи,
                      Шахиды из могил вставали
                      Под грозный клич "Аллаху Акбар!"

                      31.01.2002 год

Далее

 (ОКОНЧАНИЕ)
Приложения
Отзывы о Джохаре,
Очерки, статьи, стихи.

на главную в legarhan