В СОДЕРЖАНИЕ
ПРЕДЫДУЩАЯ ЧАСТЬ IV ..гл.30-35
                                                                                              (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

ГЛАВА 36

                                                                  Интервью Президента Чеченской Республики Ичкерия Джохара Дудаева

        - Господин Президент, как Вы относитесь к предложению о переговорах, сделанному Президентом России Борисом Ельциным в своем заявлении от 31марта 1996 года?
- Прежде всего - реалистично. Чеченская сторона уверена в том, что официальная Москва ни к каким нормальным переговорам не готова. Команда Ельцина ждет от нас капитуляции. Другого она не признает. Чеченский народ не сдался ни в 1994 году, не сдастся и сейчас. Этого не произойдет, по моему глубочайшему убеждению, и в будущем. Посмотрите. Все о чем заявляла, предупреждала, предостерегала Чеченская сторона, произошло! Москва сейчас в тупике и в предвыборном цейтноте. Ни одной из декларированных целей Кремль не достиг! А ведь в цивилизованном обществе за это приходится отвечать. Естественно, что команда Ельцина не хочет это делать, но, с другой стороны, имеет большое желание остаться у власти. Поэтому Кремль накануне избирательной кампании взял на вооружение тактику говорить о переговорах, но под любыми предлогами их не проводить. В российском политическом руководстве нет в настоящее время реалистично мыслящих людей. Вот отсюда и все проблемы.
         - Значит ли это, господин Президент, что переговоров не будет?
- Смотрите сами. Во-первых, пойти с нами на действительные переговоры - значит капитулировать перед чеченским народом. На это нынешняя официальная Москва может пойти только под страхом потери власти. Во-вторых, полноценные переговоры могут быть проведены только после прекращения боевых действий и вывода войск с территории Чеченской Республики - Ичкерия. Что касается чеченской стороны, то мы всегда заявляли и продолжаем утверждать, что за нами дело не станет. Стоит Ельцину проявить добрую волю - и любые вопросы можно разрешить. Но, к сожалению, даже Ельцин не волен пока поступать самостоятельно. Обреченный Кремль совершает обреченные поступки.
       - Джохар Мусаевич, разве боевые действия в Чечне не прекращены? Правильно ли мы Вас поняли, ведь Президент Ельцин заявил, что он останавливает войсковые операции?
- Это не более чем словесная казуистика, а попросту - словоблудие. Никакого прекращения огня нет и в помине! В этом нетрудно убедиться любому непредвзятому наблюдателю. Более того, в отдельных регионах республики, после так называемого "прекращения войсковых операций", боевые действия вспыхнули с новой силой и продолжаются по сию минуту. Это глубокое заблуждение или, если хотите, самообман - заявлять, что прекращение войны в Чечне может произойти по желанию одного Кремля. Далеко не так. Без чеченцев решать чеченские проблемы на чеченской земле - бесполезно. Это понимает даже сама Москва. Ельцин не посмел сказать, что Россия останавливает войну. Было сказано, что "там, где военных действий не было, там и не будет". Мы расцениваем это однозначно.
        - Господин Президент, ну а все же, перчатка, как говорится, брошена. На весь мир заявлено, что Ельцин готов к переговорам с Вами через посредников. Не могли бы Вы прояснить ситуацию и сказать кто эти посредники?
- Жест с переговорами насквозь фальшивый. Мне доподлинно известно, что Ельцин не хочет со мной встречаться, говоря точнее, встречаться хочет не со мной, а, например, с Масхадовым или Яндарбиевым. Но ход сделан и, чтобы доказать всем его фальшь, я могу еще раз подтвердить следующее. В свое время еще в самом начале конфликта быть посредниками при урегулировании российско-чеченской войны высказывали желание такие известные российские политики, как М. Горбачев и М. Шаймиев. Уже тогда мы дали принципиальное согласие на ведение переговоров через этих посредников. Впоследствии, в разное время, свои посреднические услуги предлагали Г.Явлинский, К. Боровой и А. Краснов, а также некоторые другие лица. Все они проявляют готовность стать посредниками и сегодня. В сущности, наша позиция и теперь не изменилась, и люди из этого списка могут вновь выступить в качестве посредников. Я это могу заявить официально.
        - Джохар Мусаевич, Вы заявили, что односторонние желания российских официальных лиц недостаточны для урегулирования конфликта. Как Вам видится дальнейшее развитие событий?
- Все дело в том, что на самом деле таких желаний у Москвы просто нет. По всей видимости, прекращение войны произойдет уже при новом Президенте России. Добавлю, что если Ельцин хочет переизбираться на второй срок, то он должен, прежде всего, выполнить волю своего российского народа, который категорически против этой войны. Идти против воли россиян и стать президентом - все равно, что оседлать двух лошадей одновременно. Пока это никому не удавалось.
Информационное агентство "Туран"
2 апреля 1996 год

        На рассвете 4 апреля мы приехали в селение Гехи-Чу, в дом к нашему старому знакомому Баширу, младшему брату генерального прокурора Магомета Жаниева. Напротив обычных для всех чеченских дворов высоких железных ворот стояли в виде буквы "П" два добротных кирпичных дома, соединенных крытым навесом. Дверь из-под навеса выходила на большой огород с высокой копной сена. Коровы из-за загородки обдавали теплым дыханием каждого заходившего на задний двор. Здесь же под навесом стояли и наши машины. Все в селе знали, какую должность занимает Магомед, уазики с боевиками в камуфляжной форме проезжали по селу перед тем, как заехать к нам во двор.
        В Гехи-Чу мы наконец-то перешли на дневной образ жизни. Ранним утром я выходила на задний двор и, вдыхая свежий воздух, любовалась каплями росы на сене и молодой травке, зелеными иглами пробивающейся из-под прошлогодних листьев. Я с грустью всматривалась в голубеющие вдалеке склоны гор, в розовые облака на чистом небе и думала: "Что же нас ожидает?"
        Как-то томительной ночью в Шалажи, озаряемой только вспышками пролетающих снарядов, я взмолилась: "Боже, когда же это все, наконец, закончится?" - И вдруг услышала голос где-то глубоко внутри себя: "Я и так несу вас на своей ладони..." Меня эти слова удивили и обрадовали, никогда я сама не произнесла бы их. И разве это не соответствовало действительности? Потом я вспомнила большую книгу, которая появилась в нашем доме на улице Ялтинской за год до войны. Мне передали ее от зятя Мовсуда. Видимо, он узнал, что я интересуюсь подобной литературой. Эта была "Бхагават-Гита, как она есть", полное издание с подлинными санскритскими текстами, хорошими литературными переводами и подробными комментариями. Целый месяц я читала эту книгу, как только находила свободное время, а теплыми летними вечерами, сидя за чашкой чая, обсуждала некоторые, особенно заинтересовавшие меня места со всеми, кто заходил к нам. Не избежал этой участи и Джохар. Несколько удивило меня то, что религиозная книга, начиналась и заканчивалась описанием поля битвы. На ее внутренней цветной обложке очень красочно были изображены два войска, застывших в полной боевой готовности друг перед другом. На переднем плане принца Арджуну, Всевышний, явленный в теле двоюродного брата, убеждал сразиться с родственниками, претендующими на его законный престол. "Поверь в меня, сражайся во имя справедливости, то есть выполняй свой долг, не думая о последствиях, и ты победишь". Как это было похоже на Коран, который точно также убеждал сражаться во имя Аллаха, во имя победы истины. Свод нравственных правил был заключен и там и здесь. "Думай обо мне перед смертью и ты, без всякого сомнения, окажешься рядом со мной. Победи свой страх... Человек должен использовать ум для освобождения. Ум и друг души и враг ее. Для тех, кто подчинил свой ум, он лучший друг, для тех, кто не смог этого сделать, ум остается величайшим врагом..."
        Мы шли дорогой войны, вручив свои души только Всевышнему и, наверное, поэтому огромная Россия ничего не могла с нами сделать. Я напомнила о книге Джохару, как только он приехал домой. Он покачал головой: "Поистине удивительно то, как индийская "Бхагават-Гита" и божественный Коран говорят об одном и том же и еще более удивительно то, что они говорят это о нас. Война - способ проверить наши души на самоотверженность и веру во Всевышнего. Если смерти как таковой не существует, каким еще способом сделать это?" Потом он припомнил даже иллюстрации боя на обложках и сказал: "Эта книга была, без сомнения, знаком, посланным за год до войны. А сейчас, когда весь мир отвернулся от нас, только вера в святой Коран, продиктованный самим Всевышним, нас поддерживает: "Погибших на пути Аллаха я забираю не мертвыми, а живыми, только вам этого не понять".
        Незадолго до нашего переезда в Гехи-Чу, Джохар получил из Германии последнее письмо Абдурахмана Автурханова, знаменитого чеченца-политолога, посвятившего свою жизнь борьбе против произвола коммунистического режима. Взаимная любовь соединяла их последние годы. Джохар с благоговением относился к нему не только как к учителю (ведь сам он в политике делал еще только первые шаги), но и как к отцу, которого ему не доставало всю жизнь. Мы читали строки, пронизанные болью за нас и советы на будущее... В конце Автурханов с грустью писал о том, что у него есть предчувствие, что больше Джохара он не увидит. "Переживает за нас, как бы не сдал старик..." Глубокая печаль появилась в тихом голосе, в помрачневших глазах и во всем облике Джохара - он сидел, глубоко задумавшись, держа одной рукой письмо, другой опираясь о колено. Потом, вздохнув, бережно сложил письмо и опустил в карман на груди. Там он носил все самое дорогое его сердцу, там оно и осталось, навеки...

        Мы устроились в Гехи-Чу на этот раз совсем неплохо. В левом от ворот доме жили мы с охраной, в правом - Ваха Ибрагимов. Там жила еще старая мать Жаниевых со старшей дочкой и Хамад Курбанов. Жаль, что я общалась с ним недолго. До этой встречи я знала его по некоторым заявлениям (он был представителем Чеченской Республики в Москве) и один раз видела по телевидению на конференции по чеченскому вопросу. Большой зал был переполнен, на трибуне маячила фигура Саламбека Хаджиева, значительно усохшего с тех пор, как я его видела в последний раз. Бегающие глаза, запавшие щеки и, кажется, даже рот на сторону свело - предательство и уничтожение собственного народа, как видно, давались ему нелегко. Он обосновывал, как мог, то, что происходило в Чечне. Что еще ему оставалось делать! Не скажешь ведь: "Братцы, так и так, нужна России нефть позарез, а мне президентское кресло, в крайнем случае, кресло министра по нефтяной промышленности". Затем публика начала задавать вопросы. Люди там собрались проверенные, благонадежные, поэтому никаких казусов быть не могло. И вдруг откуда-то с заднего ряда как пушечный выстрел, громко прозвучало одно убийственное слово: "Подлец!" Хорошо одетый, красивый молодой человек, с лицом, пылавшим от возмущения, и большими гневными глазами, встал и, широко шагая покинул зал. Воцарилась гнетущая тишина. Весь интерес, а главное, смысл конференции сразу пропал, что бы ни говорили потом заранее подготовленные выступающие, клеймо, наложенное одним словом Хамада Курбанова, звучало в ушах у всех присутствующих и не только у них. Десятки, сотни тысяч земляков с уважением произносили его имя. Он сразу стал знаменитым.
        Конечно, такой удар ФСБ снести не могла, Хамада посадили в тюрьму. С величайшим трудом старшая сестра Хурбанова Липхан Базаева вытащила его оттуда (видимо, как всегда помогла взятка чиновникам). Джохар целыми днями беседовал с ним, его поражала эрудиция совсем еще молодого человека. После тюремного заключения Хамад почти ничего не ел, отвык. Да и нельзя было сразу менять рацион, чтобы окончательно не испортить желудок. Ваха Ибрагимов на другой день, взяв крытый грузовик, уехал в за нашими вещами. Было оставлено много документов, компьютер с какими-то приложениями к нему, ящики с типографией, фотоаппарат со штативом, тюки с формой (которые Ваха все-таки уберег от мышей) и, наконец, около трехсот красных бархатных коробочек с орденами: "Коман Турпал", "Коман Си".
        Через час, средь бела дня, Шалажи начали снова бомбить, клубы дыма поднимались к небу, слышались глухие удары, от которых вздрагивала земля. Бомбардировщики издалека казались игрушечными, поблескивая на солнце крылышками, они то опускались, нанося удары, то опять взмывали в облака. Я, стискивая руки, при каждом ударе сжималась. Там, под этими ударами сейчас находились наши друзья. Мовлихан, не сказав мне, уехала вместе с Вахой. Бомбили снова ту улицу, где стоял наш дом. Только человек, хоть однажды переживший этот ужас, поймет меня.
        Поздно вечером они, наконец, вернулись, мы уже не чаяли увидеть их в живых. Вещи сгрузили в небольшом домике из двух комнат с кухней, стоящей на противоположной стороне улицы, через три или четыре дома от нашего. Туда нас еще зимой в Шалажи уговаривал переехать Башир. Раиса тогда побелила стены к нашему приезду. Временно мы поселились в комнате Башира, самой лучшей комнате в доме. В ней стояли мягкая раскладывающаяся велюровая мебель, телевизор с большим экраном. Окно комнаты выходило во двор, при желании можно было хорошо рассмотреть людей, поднимающихся на высокое крыльцо. Плохо было только одно - эти люди сразу оказывались в маленькой кухоньке-столовой, где я помогала готовить Петьмат, двадцатилетней жене Башира, худенькой черноглазой девушке с белым лицом. Она за один год потеряла мать и ребенка и до сих пор никак не могла оправиться от потерь. Джохар дал ей ласково-уменьшительное имя "Петик", как и все в Чечне, он любил называть своими именами близких людей или тех, кого любил. Мовлихан, например, Джохар шутливо сокращенно называл "Мо", что ей совсем не нравилось. Но он всегда так заразительно смеялся при этом, что невозможно было не начать смеяться вместе с ним.
        Наша охрана уменьшилась. Русик из-за тесноты уходил к родственникам, Висхан и Муса располагались в крошечной гостиной на креслах. Деги и племянник Ризвана, Магомед, располагались там же.
        Около двенадцати Джохар сделал попытку позвонить по телефону, но кабель оказался перебитым осколками во время бомбежки в Шалажи, пришлось его укоротить. Наконец кое-как позвонил. Говорил недолго, плохо было слышно. Ребята переносили антенну, на разные места, но звук все равно не доходил. Скоро прилетела "Утка", тяжелый самолет-разведчик, с радиостанцией на борту. Эта была настоящая летающая лаборатория. "Утка" глухо гудела высоко нам нами, бороздя небо вдоль и поперек. Потом улетела. За ней, как обычно, прилетели бомбардировщики и начали бомбить окраины Гехи-Чу. На другой день Джохар поехал, как и прежде проверять линию фронта, ночью он опять начал звонить...Наконец дозвонился до Борового, через несколько минут разговор прервался, молчание длилось минут пять. Когда телефон снова заработал, Джохар пошутил: "Ну, что, ребята подсоединились?" На предложение Константина Борового прервать разговор Джохар отмахнулся: "Пусть слушают". Речь шла о будущих мирных переговорах, которые под давлением обстоятельств вынужден был начать Президент Борис Ельцин.
        Время сейчас работало не на Россию, и он это прекрасно понимал. "Огромное здание из стекла" (страха), с таким старанием построенное Россией и приснившееся Джохару в начале марта, рассыпалось на глазах. Это была первая часть секретного плана, о которой рассказывал в конце февраля Борис Ельцин, выступая по телевидению. О существовании второй части он только намекнул, поскольку все содержалось в тайне. Первая часть секретного плана состояла в жесточайших бессмысленных бомбежках, карательных акциях против мирных сел и в не оправдавшими себя наступлениях, с огромными потерями по всем фронтам. Линия нашего Юго-Западного фронта не сдвинулась ни на йоту с тех самых пор, как я приехала.
        Но 6 марта произошло, беспрецедентное в истории, показательное внезапное взятие Грозного, самого укрепленного по оценкам военных специалистов, города в мире. Оно основывалось на абсолютной новой военной тактике. У нашей маленькой армии не было самолетов, танков, установок "Град", тяжелой и легкой артиллерии - у нас не было тогда ничего, кроме автоматов и горячего, неиссякаемого желания уничтожить жесточайшую несправедливость. Победить можно было только силой духа и "смертью смерть поправ..." Нам нельзя было брать города или села даже на день, потому что тут же прилетали российские самолеты и начинали бомбить, смешивая с землей все живое. Гибли мирные жители, скот, горели дома, сады...
        Джохару надо было найти выход... и он его нашел! Никто, кроме него, не верил тогда, что они смогут взять Грозный, все шли умирать... Предварительно Джохар все тщательно распланировал: 1) каждому командиру указал на карте место, где он должен находиться, с какой стороны, на какой улице лучше пройти к намеченной цели; 2) приказал до 6-ти часов утра окружить 9 комендатур, бесшумно снимая вокруг посты; 3) вокруг города оставить людей, охраняющих проходы для отхода назад; 4) дал команду ровно в 6 часов утра начинать стрелять; 5) потребовал три дня держать город, а потом быстро отойти, угоняя уазики, мототехнику. "У нас нет задачи долго удерживать город, наша цель - показать всему миру, как надо брать города!" При входе в Грозный захватили два бензовоза. Чеченцы, сидящие за рулем, начали сопротивляться: "Мы за этот бензин большие деньги заплатили..." "А мы, с голыми руками, умирать идем!"
        Предварительно заняв все проходы и "бреши" в обороне Грозного, наши боевики с 5-ти утра проникли в город, заняли позиции. В назначенный час начали штурм блокпостов, комендатур и других военных объектов. От взрывов сотрясалась земля. К наступающим примкнули жители Грозного, отнимая оружие у российских солдат, они тут же вступали в бой из-за отсутствия другого оружия, брали пожарные машины, заливали в них бензин, потом из шлангов пускали бензин на дорогу с бронетехникой - поджигали. Огненный ручей превращался в ревущую стену огня, из которой выскакивали солдаты. Взрывалась бронетехника, во все стороны разлетались рвущиеся снаряды. Н о "уничтожить" военные объекты противника приказа от Джохара не поступало, в задачу входило только "окружить и обезвредить" или "взять в плен."
        Три дня продолжался штурм города, в конце перестрелка почти прекратилась, заканчивались боеприпасы. Нашим бойцам, не обращая внимания на звуки выстрелов, грозненские жители приносили воду и кастрюли с горячей едой. Российские солдаты сидели без воды и голодные. Какая разница между оккупантами и долгожданными защитниками! Но самое главное - наконец-то нас не бомбили! По всем волнам эфира неслись призывы "окруженных" о помощи и мольба: "Не бомбите, мы еще живы!" В этом и сказалась удивительная военная смекалка Джохара. Если и умереть, то "обнявшись" с врагом! Он лично руководил этой операцией, доехав до самой площади "Минутка".
        Показательное взятие столицы за три дня было завершено. Эта операция показала всему миру силу чеченской армии, а наши запасы оружия и патронов значительно пополнились. Трижды трехсоттысячная российская армия, давя все вокруг, делала круг по непокорной Ичкерии и трижды, как смятая гусеницами танков, трава оживала и вставала несметная человеческая рать. И конца этому не было видно.
        7 апреля, в день рождения нашей дочери, Джохар не забыл позвонить и поздравить, хотя всем было не до праздника. Дана по "Новостям" 2 апреля услышала о бомбардировке Шалажи и очень переживала за всех нас, обратной связи у нее не было. Как всегда, Джохар много шутил. "Устал, замучили тебя?" - спросила Дана. "Да я их сам замучил", - засмеялся в ответ Джохар.
        "Бессмертная крепость" Бамут полтора года стояла неустрашимой цитаделью под непрекращающимися бомбежками, артобстрелами и атаками. Пример непоколебимого мужества являли собой ее защитники, о них складывали легенды. Интервью с командиром Русланом Хайхороевым российские журналисты показали по центральному телевидению, и он поразил зрителей своим небольшим ростом и невозмутимостью. Все ожидали увидеть богатыря.... Оказывается, мужество от размера одежды не зависит. Довершил неудачу плана полный разгром колонны бронетехники 18 апреля на участке Ярыш-Марды.
        Что только ни писали средства массовой информации России, пытаясь хоть как-то оправдать сокрушительное поражение. Писали, что солдаты оказались безоружными, им, якобы, не успели раздать боекомплекты, сообщали о предательстве офицерского состава, наконец, договорились до того, что это были и не солдаты вовсе, а необученные новобранцы, чуть ли не мальчики из школы, отправившиеся в Чечню на увеселительную прогулку. Итак, зима закончилась, начиналась весна, грозящая затопить федералов половодьем народного гнева. Скоро зазеленеют леса, и тогда чеченским ополченцам, как в известной басне Крылова, обеспечены "под каждым кустом "и стол, и дом".
        Российские генералы хорошо понимали опасность, грозящую армии летом, и спешили выполнить вторую часть секретного плана, о которой умалчивал Борис Ельцин, хотя по всему было видно, как хочется ему поделиться своими соображениями с телезрителями. После долгих дебатов на экранах телевизоров о том, стоит ли "великой России" опускаться до переговоров о мире с "бандитами", тем более с их "так называемым" президентом, и управляет ли он ситуацией, решили все-таки начать. Тут же, как "черт из табакерки", выскочил глава администрации Дока Гапурович Завгаев и обиженно заявил, что управляет всем он, с ним и нужно вести переговоры. Тогда очень осторожно Ельцин заявил, что не против начать переговоры. Джохар через Борового ответил, что пока Президент России не сменит свое окружение, эту войну не даст закончить "партия войны", и предложил заменить: г. Грачева - на г. Громова; г. Дейнекина - на г. Лебедя; пример-министра Черномырдина - на мэра Лужкова.
        Борису Ельцину, видимо, преподнесли эту информацию не полностью или когда он был просто не в состоянии в ней разобраться. Поэтому он так и ответил: "Президент Джохар Дудаев требует каких-то непонятных кадровых перестановок". А тут нечего было понимать, им всем грозила отставка в случае подписания мира, как "не справившимся". Было объявлено, что на время переговоров боевые действия временно прекращаются, но, как всегда, это было только на словах. Авиация продолжала наносить бомбовые удары, артобстрелы сел не прекращались. Война искусственно затягивалась, но кем? В ответ на нашу ноту протеста российское правительство заявило: "Российские самолеты в эти дни не вылетали и бомбовых ударов не наносили, возможно, это сделали азербайджанские самолеты. Это они бомбят Чечню." Азербайджан ответил возмущенной нотой протеста. В который раз ситуация становилась гротесковой, а под бомбами "неизвестной" авиации продолжали гибнуть мирные люди.
        Четыре дня после бомбежки Шалажи все той же "неизвестной" авиацией у Джохара не было возможности выйти на связь, а в средствах массовой информации прозвучало: "Джохар Дудаев своим молчанием унижает Ельцина..." Следующей ночью Джохар выехал звонить за пределы Гехи-Чу. Вернулся раньше обычного, все были очень возбуждены. Джохар, напротив, был вне обыкновения молчалив и задумчив. Мусик отвел меня в сторону и, понизив голос, взволнованно зашептал: "Сто процентов бьют по нашему телефону".
        Потом они мне все рассказали. Поставив уазик на небольшой поляне в лесу, Джохар, как обычно, вытащил телефон и начал звонить. Тут же, как всегда, прилетела "Утка", но бомбардировщиков не было слышно. Ночное звездное небо распахнулось над ними, вдруг они заметили, что спутников над их головой, как на "новогодней елке". От одного спутника протянулся луч к другому, скрестился с еще одним лучом и по траектории упал на землю. Непонятно откуда вынырнул самолет и нанес удар глубинной бомбой такой сокрушительной силы, что вокруг них начали ломаться и падать деревья. За первым последовал второй такой же удар, совсем рядом.
        Утром произошло странное событие. Перед тем, как умыться, Джохар вытащил из закрытого клапаном бокового кармана верхней куртки свою зубную щетку. Открыл футляр, он был забит доверху черной свежей землей. "Кто из вас балуется?" - спросил нас Джохар. Мы молча смотрели друг на друга, детей в доме не было. Как могла земля попасть в плотно закрытый футляр, лежащий в кармане, в котором не было земли? Джохар помрачнел и задумался. Потом мы втроем, Джохар, Мусик и я, поехали на вчерашнее место бомбежки. Немного поплутали по лесу, затем начали попадаться кусты и деревья с поломанными и посеченными ветками. Чем ближе мы подъезжали к огромным воронкам, тем больше было сломанных стволов. С некоторых деревьев свисала содранная кора, и они казались совсем голыми, свежий сок прозрачными каплями стекал со срезанных веток и стволов. Лес тихо плакал, словно неслышно жаловался нам. Эти деревья больше не зазеленеют весной. Таких огромных воронок, в которые запросто можно было поместить целый дом, я еще не видела. Джохар попросил Мусика поставить уазик недалеко от края воронки и снова, вытащив телефон, собрался звонить.
        - Зачем ты это делаешь, ты ведь знаешь, что опять прилетят проклятые самолеты и начнут нас бомбить?
        - Мне нужно рассчитать время.
        - А не звонить ты не можешь?
        - Это моя работа, - просто ответил он. - Если начнут бомбить, прыгайте вниз, в одну и ту же воронку бомба два раза не попадает.
        Он долго набирал разные номера и звонил в Турцию, еще куда-то. Мы с Мусой стояли возле края огромной воронки, которая только случайно не стала им братской могилой. Свежая, черная земля поблескивала на солнце и навевала глубокую печаль. Когда-нибудь запах этой земли останется с нами навсегда... Но вспаханная нива пахла точно также, будя в душе совсем другие, радостные чувства. Смерть и рождение сливались в одно целое, как и все в этом мире, и в этом заключался величайший дар Всевышнего. Джохар бесконечно говорил по телефону или нам так только казалось? Подозрительно долго не прилетали самолеты... Вдруг издалека раздался ровный знакомый тяжелый гул. Странно, что такому тяжелому и большому самолету-разведчику дали безобидную домашнюю кличку "Утка". Мне он больше напоминал крокодила! Джохар закрыл дипломат с телефоном и приказал Мусе быстро уезжать лесом. Мы потихоньку шли следом, под прикрытием веток деревьев. Джохар начал весело насвистывать, передразнивая птиц.
        - Неужели ты не понимаешь, какой опасности подвергаешься?
        - Я все рассчитал, - ответил он, - сегодня я говорил по телефону полчаса, так что я спокойно могу располагать пятнадцатью - двадцатью минутами. И потом, ты знаешь, как нам нужны эти переговоры.
Я вспомнила, как безрассудно хотел он выехать в Россию на встречу с генералом Стерлинговым перед самой войной, с каким страстным нетерпением ждал Саида из Москвы. Бесполезно его отговаривать.
        - Переговоры, конечно, ничего не решат. Россия обязательно их нарушит. Важен сам факт переговоров, факт признания.
Он посмотрел на ветки деревьев:
        - Какая поздняя весна в этом году... Как только распустятся листья, мы поднимемся в горы. Все склоны гор будут заполнены цветами, и везде будет слышен птичий гомон. Действительно, если осенью в Ялхорое так хорошо, как должно быть красиво там весной.
        - Знаешь, сегодня утром я загадал, если будет солнечный день, значит в этот день я родился (было 15 апреля).
        Солнца не было уже давно, целый месяц стояла холодная, пасмурная погода. Это был первый солнечный день!
        Джохар, не поднимая головы, теребил руками цветы.
        Я посмотрела на его опущенные ресницы и мне стало его невыносимо жаль. До сих пор он с полным равнодушием относился к своему дню рождения, даже огорчался, когда я приглашала гостей 15 мая (день рождения по документам) и, они с порога, как принято, начинали поздравлять его. Особенно он расстраивался, если они приносили подарки. "Зачем обременять людей", - укорял меня потом, когда гости расходились. Теперь Джохар напоминал мне ребенка, у которого на всю жизнь отняли день рождения. Бледно-розовые цветы на высоких хрупких стебельках прятались в тени деревьев. Я нагнулась и начала их срывать.
        - Дуки, а ты помнишь, как мы собирали на пшеничном поле синие васильки, а потом обменялись букетами?
Он отрицательно покачал головой.
        - А как ты меня отчитал, когда я пообещала прийти на свидание, а потом не пришла?
       - Как ты могла не прийти к такому парню!
 Его глаза искрились от смеха, и он широко улыбался. Затем, глядя на мой сконфуженный вид, начал громко смеяться и хлопать меня по спине точно так же, как делал это, когда ласкал детей, крепко прижимая к ней ладони. Интересно, он действительно все забыл или только притворялся, чтобы меня подразнить?
        - Да где ты другую такую жену найдешь? - обиженно сказала я, и начала перечислять свои заслуги (которыми в глубине души очень гордилась): и художник, и поэт, и повар, и секретарь, и завхоз, а может мне еще и мемуары писать придется (кто знает, если бы тогда я не сказала про мемуары, сейчас мне не пришлось бы их писать, получилось, что я невольно пообещала ему это сделать).
        - Туристка, спортсменка, комсомолка и, наконец, просто красавица!!! - скороговоркой с жутким акцентом, подражая известному артисту Этушу из знаменитого кинофильма "Кавказская пленница", продолжил Джохар.
        - Уник, ты мой, Уник, хотите я вам еще спляшу!..
        Больше обижаться я уже не могла, его смех был настолько заразительным, что я начала смеяться вместе с ним, вспомнив еще одну героиню старого советского фильма, Фросю Бурлакову. Наивная деревенская девушка приехала поступать в консерваторию. Исполнив перед ошеломленным профессором громовым голосом, от которого сотрясались стены зала, весь известный ей репертуар и женских и мужских арий, кинулась плясать вприсядку!
        Вот так всю жизнь Джохар шутит и смеется и не столько над другими, сколько над собой.
        Когда в самом начале его президентства из Москвы полетели во все концы телеграммы-молнии с приказом: "Задержите Дудаева", - он, лукаво поблескивая глазами, рассказывал: "Я теперь политический, как индюк, которого в тюрьму посадили. Его спрашивают: "За что посадили?" "За политику, пионерку в зад клюнул!""
        Наконец мы догнали уазик, но мне хотелось еще погулять. Собирая цветы, я уходила в глубь леса все дальше и дальше. Муса с автоматом шел рядом, охраняя на всякий случай. Джохар начал что-то записывать в блокнот, опираясь на капот машины. Потом он тревожно посмотрел нам вслед и позвал:
        - Возвращайтесь, можете наступить на мину.
        - И не увидишь, сейчас новые появились, похожие на листья деревьев, авиация много их раскидала в горах, если наступишь, сразу ноги отрывает, - со знанием дела пояснил Муса. Сколько же лет после войны на этих минах еще будут подрываться дети?
        Вечером, прямо в комнату, Магомет Жаниев втащил огромного упирающегося барана с длинной черной шерстью: "Тебе, Джохар, подарок на день рождения!" Откуда он о дне рождения узнал? Специально ездил, искал, что подарить, хотел порадовать. Баран отчаянно блеял и лягал Магомета, который еле удерживал его за огромные выгнутые рога. "Жаль резать такого красавца, пусть лучше живет", - сказал Джохар. "Ну, хоть сфотографируюсь с ним на память", - вздохнул Магомет, вытаскивая барана во двор. Через пять минут он принес и подарил Джохару фотографию, сделанную "кодаком": огромный черный баран смирно стоял рядом с маленьким Магометом, который ради такого случая опять надел свой потрясающий черный кожаный костюм. Загнутые большие рога, поднимаясь на уровень лица нашего друга, закручивались так же замысловато, как и шикарные лихие усы Магомета, только в противоположную сторону. "Ну, ты даешь, Магомет, вот это фотография, вот это подарок! Только не пойму, где тут баран, где Магомет!"
        За неделю до 21 апреля снова приехал Шамсутдин Увайсаев, уже в который раз он просил меня и Деги уехать. Охота за Президентом началась, все об этом знали, хотя, я думаю, она никогда и не кончалась. В ту ночь мне приснился самый ужасный сон, который я когда-либо видела. Ночь, я на берегу моря, метрах в десяти от меня - Мовлихан. И вдруг из самой глубины поднимается огромная черная волна и, вздымаясь все выше, идет на меня. Вот она достигла высоты многоэтажного дома, вот уже закрыла все небо. Я пытаюсь убежать, поворачиваюсь к ней спиной, делаю несколько шагов, но понимаю, что не успею спастись. Волна надвигается, как неизбежность, все ближе и ближе, настигает, накрывает меня с головой и отрывает от земли. Сверху сыплется земля, я оказываюсь в черной пустоте, не хватает воздуха, начинаю задыхаться. "Сейчас я умру", - мелькает где-то далеко мысль, уже не относящаяся ко мне. Проснулась от того, что меня будил Дуки, кажется, я задыхалась на самом деле.
        - Что с тобой?
        - Сейчас я чуть не умерла во сне.
        И я рассказала ему свой сон. Потом достала книгу Евгения Цветкова "Счастливые сны". Вот уже четвертый год я разгадывала сны и свои, и Джохара, и не разу не было ошибок в предсказаниях. Вторую часть книги составляла "Бардо Тодол" - тибетская книга мертвых, которую в Тибете читают умершим после смерти. Я посмотрела, что значит "большая черная волна уносит", вышло - опасность смерти для того, кого уносит, "тонуть в море" - опасность для жизни, "задохнуться" - к удаче. Одно другому противоречило. Решила расшифровать этот сон так: "Опасность для жизни, бесспорно, есть, но мне повезет и она минует". Джохар начал рассматривать обложку, на внутренней странице он нашел изображение бронзовой головы Гипноса (450-300 годы до н. э. Лондон, Британский музей). Там же был комментарий. "Интересно, что в греческой мифологии Гипнос - божество сна, сын ночи - был братом смерти". Он принялся тщательно его разглядывать, потом задумчиво произнес:
        - Как верно, голова с крыльями, а лицо, отяжелевшее от сна.
        - У нас в Чечне, - сказал Джохар, - сны разгадывают так, чтобы все плохое было заменено на хорошее. Изменяя сон, мы улучшаем судьбу. А плохой сон надо рассказать текущей воде, сразу, как только проснулся.
        Странно... Вода, опять вода! Судьбоносная вода жизни, не зря ее называют живой, святой. Видимо, когда мы просим ее унести все плохое из сна, мы непроизвольно заклинаем и становимся волшебниками. Плохое она уносит, очищая будущее, впитывая молитву, просьбу о помощи - лечит больных. Мы с ней связаны намного теснее, чем думаем. Недаром большую часть нашей планеты покрывает вода, и мы сами почти целиком состоим из воды, нас и называют водяной расой. И мертвых в первую очередь покидает вода, вода жизни. Я не сказала Джохару, чтобы его не расстраивать, в глубине души я очень испугалась этого сна, я действительно ощутила смерть очень реально. Какой черный сон! Конечно, я рассказала его и воде и, выйдя на задний двор, ветру, но на душе было тяжело.
        Джохар хотел, чтобы мы уехали. Шамсутдин ждал от меня ответа, а я не могла решиться... Я очень не хотела уезжать именно сейчас, тяжелое предчувствие не покидало меня. Если в первый мой отъезд, увидев Джохара, я успокоилась и поняла, что с ним ничего плохого не случится, то сейчас все было наоборот. Надвигалась какая-то черная туча, я ее ощущала не разумом, всем своим существом, я знала, что если уеду, то просто сойду с ума от беспокойства за тех, кто остался. Мне казалось, что если я буду рядом, то с Джохаром ничего плохого не случится. Я привыкла ждать его возвращения после полетов, но сказать "привыкла", значит ничего не сказать. Я ловила звук самолета в небе, прислушивалась к каждому шороху на улице и узнавала его легкие шаги, когда он только подходил к дому. Чуть заслышав, уловив в воздухе его присутствие, я стремглав вскакивала с кровати и неслась к двери задолго до его звонка. "Мне кажется, что ты всегда стоишь за дверью, - удивлялся он и тревожно вглядывался в мое лицо. - Опять не спала, круги под глазами". "А я не могу спать, когда тебя рядом нет, зато сейчас сразу усну", - счастливо отвечала я, быстро накрывая ему на стол легкий ужин, хотя его можно было назвать уже завтраком. Оказывается, все, что было раньше, было только преддверием, ступеньками испытаний к открытой настежь двери судьбы. Вот за ней дули настоящие ветры, вздымались ураганы, унося жизни, как сухие листья.
        Судя по всему, нам всем предстояло пережить что-то страшное... Что мне сделать, чтобы предотвратить или хотя бы смягчить удары судьбы? Сон... этот сон не выходил у меня из головы. Я там была вместе с Мовлихан, значит, нам нужно расстаться. Надо только уговорить Ваху, чтобы он ее отправил. Но Ваха долго не поддавался. "Ты же знаешь, - убеждала я его, - нас всех могут накрыть одной глубинной бомбой, если какой-нибудь подонок бросит около наших ворот хоть один "жучок". (Такие случаи уже были и Ваха это прекрасно знал.) "Здесь даже малый ребенок знает, где мы живем, недаром они с криками "Аллаху Акбар!" выскакивают на дорогу перед машинами, когда вы с Дуки проезжаете мимо". "Я хочу, чтобы Мовлихан уехала вместе с Деги и Магомедом. За Магомеда мы отвечаем перед его дядей, Ризваном, а за Мовлихан - перед твоими тремя детьми, если с нами что-то случится, она их вырастит. Дом разбомбили, коровы и быки разбежались, что ей здесь теперь делать? А детям нужна мать". Постепенно похожее на скалу неприступное лицо Вахи смягчилось, видимо, все-таки я его убедила. Джохара, я думала, убедить будет намного легче. Свободу выбора он всегда предоставлял сам и не любил никого неволить. Наоборот, глаза его потеплели, когда он услышал мое желание, видно, ему самому не хотелось расставаться во второй раз. Он согласился. Я попросила его о немногом: "Я очень хочу прочитать мое последнее стихотворение для радиостанции "Свобода". Только она говорит о нас правду, и я очень хочу, чтобы это мое стихотворение услышали в России". Джохару оно тоже нравилось, и он согласился.
        Потом он сказал, чтобы Деги и Магомед собирались в дорогу. После пережитой в селе Шалажи бомбежки уже две недели они оба спали, не раздеваясь, как оловянные солдатики, в полном военном вооружении, с боекомплектами и автоматами на груди, даже тяжелые военные бутсы не снимали. Я укоряла их: "Хоть бы ботинки сняли". Деги возмущался: "А если начнут бомбить, босиком выскакивать? Пока шнурки завяжешь..." В бане мыться они тоже отказывались после того, как там их застала бомбежка. Теперь нас бомбили каждый день, но бомбы падали далеко за окраиной, с тех пор, как Джохар начал звонить, уезжая за пределы села Гехи-Чу. Видимо, авиацией был потерян ориентир.
        На прощание мы с Деги легли спать вместе так же, как тогда, когда он был маленьким. Лаская, я уговаривала его уехать. Утром Деги начал вдруг плакать, чего с ним давно уже не случалось, ведь ему исполнилось почти тринадцать лет. Я долго не могла понять, о чем он так долго бессвязно говорит: "Не отдаешь ты мне свои перчатки, чтобы я из них краги сделал". Я вспомнила, зимой действительно он очень хотел у моих тонких кожаных перчаток отрезать пальцы, (такие перчатки носили мотоциклисты), а я не разрешала. "Да бери, бери, - устало успокаивала его я. - Делай с ними, что хочешь". Но он плакал все сильнее, наконец, проговорил: "Я никуда не уеду, с вами останусь". "Деги, успокойся, все будет хорошо". Я поняла, что перчатки были просто предлогом вылить слезы, скопившиеся у него внутри. Перед Джохаром ведь не заплачешь: "младший лейтенант" должен беспрекословно исполнять приказ. Бедный мой мальчик, видно, сердцем чувствовал беду. Это еще больше убедило меня в необходимости расстаться.
        Я испытала нечто подобное, когда уезжала от своей бабушки Лели в последний раз. Слезы лились у меня рекой, я даже сказала, что больше ее никогда не увижу. Утром Мовлихан, Деги и Магомед зашли к Джохару проститься. Джохар встал. Как всегда в ответственные минуты, по военному подтянулся, подошел и с улыбкой посмотрел на них: "Ну что, орлы, готовы? Не подведите...Так держать!" - бодро сказал он, потом крепко по очереди обнял их, повернул и подтолкнул к двери. Прощание закончилось. Осталась кассета, которую Деги снял в Шалажи перед самой бомбежкой. Эта была последняя кассета в доме Вахи. Никто не думал, что он действительно снимает, всем казалось, что он просто пробует видеокамеру. Ваха, как дятел, стучал на допотопной печатной машинке, отпечатывая последний приказ Джохара. Магомед улыбался и довольно поглаживал усы (Джохар только что присвоил ему очередное звание). На весь экран Деги показал его новенькие погоны, я пила чай вместе с Джохаром и шутила: "Пили чай из листьев мяты мама, мышка и мышата". А потом Деги навел объектив на лицо Джохара и показал его крупным планом. Несколько минут с неизъяснимой грустью и сожалением Джохар смотрел на всех нас. Следующими Деги снял Мовлихан и Висхана, сидящих рядом на диване. Мовлихан требовала, чтобы он положил камеру на место. Деги вышел в ночной двор и начал снимать охрану, Мусика и Русика. Они спокойно курили и тоже сначала не поверили, что он снимает, а потом стали ругаться. Мусик даже показал язык, такой большой, что он затмил все предыдущие кадры. Долго потом Муса охотился за кассетой, чтобы стереть этот кадр.
        В Гехи-Чу Деги показал нам свой первый фильм. Получилось и смешно, и грустно, но очень естественно. Вот он, Вахин дом, который сейчас наверняка разбит, в нем нам было тепло и уютно, Джохар называл его своим родным домом. Пока Деги снимал Магомеда, а тот - как Деги ловко крутит пистолет (настоящий ковбой), мы решили всерьез взяться за съемку. Если с нами что-то случиться, пусть хоть память останется. Итак, по нашему сценарию, я должна была (для истории) прочитать свои "последние стихи". Раиса села со мной рядом, а Мовлихан грациозно облокотилась на диванную подушку. Первую часть о красоте природы Раиса просто спокойно слушала, но когда я перешла к самой трагической части стихотворения с такими словами, от которых (по моим самым скромным предположениям) у слушателей должен мороз побежать по коже или, в крайнем случае, появится слезы, Раиса спохватилась. (Стихи заканчиваются, а ее так никто и не заметит и начала действовать.) Тесно придвинувшись ко мне после слов: "И неизвестно, чей приказ "убить" звучит на этот раз", - она, загадочно улыбнувшись, кокетливо заиграла выгнутыми бровями, а после слов: "И заметает яблонь цвет, кровавый и последний след..." бросила прямо в объектив камеры такой силы жгучий, любящий, многозначительный взгляд, что перевернула весь сценарий. Одним взглядом!

ГЛАВА 37

         На другой день нас опять долго бомбили. Выбегая из дома и не вписавшись в поворот, я сильно ушиблась боком о железный поручень крыльца. На этот раз в подвале, кроме знакомых, сидела неизвестная женщина. "Липхан Базаева", - представилась она. Бомбили уже совсем рядом, глухие удары сотрясали землю. Но после бомбежки в Шалажи я уже ничего не боялась, там было в сотни раз страшнее. Переживала за мужчин наверху. Джохар категорически запретил женщинам оставаться в доме. Сам он не выходил из нашей комнаты, работал над документами.
         Раздался удар... Доска, на которой, кроме меня, сидели еще две старушки, начала мелко трястись. В полной темноте я только слышала их голоса, они потихоньку молились Всевышнему. Потом перестали молиться, а доска стала трястись еще сильнее. Может быть это резонанс? Но тряска никак не совпадала с теми ударами, которые слышались сверху. Они трясутся от страха, наконец догадалась я! Надо их как-то успокоить. Я откашлялась и сказала, что если присутствующие желают, могу почитать стихи, новые или те, которые раньше читала по телевидению. Долго я им читала то, что помнила наизусть, но поразили меня несколько строчек неизвестного польского поэта, которые прочитала Липхан, с них и началось наше знакомство. Эти строчки я буду помнить всю оставшуюся жизнь:
Я срываю вереск,
Шелестит трава...
В этом мире
Мы не встретимся больше,
Ты должна понять.
Но встречи я буду ждать.
Это было ровно за неделю до 21 апреля.

         Мы с Липхан - родной сестрой Хамада Курбанова, проговорили до поздней ночи, а рано утром она уехала. А Джохар увидел ночью в четверг, 18 апреля, сон, который был вещим, но в то время мы еще этого не знали. Он, как всегда, позвал и попросил, чтобы я его разгадала. (Все, что случится потом, будет подтверждением этого сна.) В первой части сна он помог копать землю военным, взял лопату и вдруг полетел и оказался перед белой стеной - горельефом, огромной головой льва. Цепляясь за выступающие части, он залез на голову, а затем и на стену. А потом вдруг начал взбираться по стене на высотное здание, стоявшее рядом. Удивляясь легкости, с которой он делал это, и, понимая, что без помощи Всевышнего здесь не обошлось, он мысленно поблагодарил его три раза и оказался на крыше. Там уже были Магомед Жаниев и Хамад Курбанов. Земля оказалась далеко внизу, она была очень красива, но так бесконечно далека, что он подумал: "Что же мы здесь будем есть?" И вдруг он увидел, что один из них что-то подтягивает на бечевке снизу. Джохар помог, и они вместе вытащили два батона. Хлеб был таким белым, мягким и душистым! Отломив себе кусочек, он передал остальное другим. Очень красивая женщина прилегла рядом. Опасаясь, чтобы она не упала с крыши, он придержал ее рукой и последнее, что увидел в этом сне, - ее красивые изумрудные большие глаза, которые приближались к его лицу.
         Я разгадала, как могла этот сон, но дело в том, что все его детали обещали полный успех, возвышение, победу, верность, любовь. Единственная странность была в начале: "работать лопатой" - услуги, помощь друзей, "копать землю" - к смерти. Одно другому противоречило, но так часто бывало и раньше. Я, конечно, выбрала хорошее значение, так и истолковала, а сама, глядя на склоненную голову Джохара, задумалась... На войне до смерти один шаг.
        Мне тоже последнее время снились яркие, странные сны... Лес, старуха, и я знала, что это была сама смерть, ее огород, в котором ничего не росло, а была яма, огороженная изгородью из жердей. На четырех ее сторонах, висели кожаные мешки. В них были живые души. Старуха пошла в лес. Пока она не вернулась, я подбежала и начала развязывать мешки, спасая, выпуская души на свободу. Три развязала, а четвертый не успела. Души неслышно полетели - легко, как листья по ветру. Они и были желтыми листьями, потом поплыли по темной воде реки Леты куда-то вниз. Но один лист оторвался от уносящей быстрины и начал подниматься в небо параллельно земле. Потом он на моих глазах начал зеленеть и превратился в стройного зеленого мальчика лет двенадцати, который так же параллельно земле улетал все выше и выше в небо.
        Что это было? Я начала переживать за Деги, боясь истолковать сон буквально. И, конечно же, опять вышла ранним утром во двор и рассказала свой сон ветру и воде, умоляя забрать все плохое и оставить хорошее. Но не в слабых человеческих силах изменить волю Всевышнего. Нас бомбили каждый день. А Джохар мечтал о горах, в которых мы могли бы укрыться. Нельзя было уезжать, пока не распустятся листья на деревьях, нас сразу бы обнаружили вертолеты и расстреляли с воздуха или самолеты - бомбами. Каждый день я с надеждой осматривала ветви. Нет! Почки упорно не хотели распускаться, весна задерживалась, как будто ждала чего-то.

        Джохар уже в который раз рассказывал, как прекрасна его земля, которую только сейчас, во время этой войны, он смог по-настоящему разглядеть. Раньше ее закрывали кирпичные стены домов, каменные улицы тесных городов. Тысячу раз на машинах или пешком он изъездил или исходил ее вдоль и поперек в те лето и осень, которые я с ними не была. Кстати, осень было его любимым временем года и он, рассказывая о ней с теплом и грустью, утверждал, что не понимает бурную весну, когда "все несется куда-то" и жизнеутверждается. Горы, покрытые разноцветными лесами - красные, охристые, зеленые оттенки; золотой ковер листьев под ногами и синее-синее небо высоко над головой. Небо уже тронутое печалью прощания, холодом забвения, отражало свою грусть ярко-синими бликами в бегущих с высоких вершин горных потоках, белеющей пеной на черных скользящих камнях далеко внизу в зеленых долинах. Превращаясь в реки, горячие потоки, плавно покачиваясь, несут в своих темных холодных водах щедрые дары: спелые, красные яблоки, орехи и золотые листья. И, вылавливая их в долине, не одни горец вздохнет, с грустью вспоминая отчий дом - развалины старой башни и одинокие могилы предков, оставленные им высоко среди белых облаков в горах. Тысячи журавлей кружат в синем небе, сбиваясь в стаи перед тем, как улететь на юг. От их курлыканья дрожит воздух и теснит грудь и душе хочется вырваться и улететь далеко-далеко вместе с ними на сильных крыльях, из беспредельной синевы обозревая эту прекрасную, многострадальную землю, которую убивают и терзают уже который раз. Иногда поднимается ветер, стонут деревья и прощально шелестят ветками, а он носит тучами золотые листья и тогда кажется, что началась золотая метель.
        Джохар все говорил, а я вспоминала, как однажды осенью одиноко брела по пустынной улице Вильнюса и вдруг ветер поднял, закружил осенние листья и понес их на меня. Один из них на лету неслышно коснулся моего лица, как неуловимый поцелуй, на мгновение задержался на губах и улетел. Другой, огненно-красный, припав к бульварной решетке, как сердце, трепетно бился на ветру. И тогда всем своим существом я почувствовала, поняла: мое время в этой стране кончилось...
        На другой день позвонили из Чечни и сказали, что мне можно выезжать. А Джохар продолжал дальше: "Перед входом в долину Ялхорой, если идти от озера Галанчож, есть гора со срезанной вершиной. Неземная красота окружает ее. Там я мечтаю построить маленький домик, в котором мы будем жить вдали от людей вместе с тобой. А если я умру, пусть похоронят меня в долине Ялхорой". Я и раньше от него слышала подобные слова, это было его единственное, самое заветное желание. То же самое он завещал старшему сыну Овлуру.
        - А где, на вершине горы? - спросила я.
        - Мне все равно. На родовом кладбище или рядом с развалинами моей башни. Я хочу лежать там, где появился на свет, рядом с теми, кто жил там раньше.
        - А президентом ты больше не хочешь быть?
        - Не хочу, - он отвел глаза, они были печальными. - После нашей победы я пешком пойду в Мекку.
        - Я пойду вместе с тобой.
        - Нет, я пойду один.
        Незадолго до этого разговора Муса мне рассказал, что было после военного совета, когда командиры поссорились между собой. С сожалением, долго, молча
Джохар смотрел на них. Наконец резко встал и вышел. В машине он тоже молчал, задумчиво глядя на дорогу. -"Чеченцы, чеченцы..., - нередко повторял он. - Это
прекрасные, бесстрашные воины, которые показали всему миру, как надо воевать и как надо умирать! Но что буду я делать с этой армией, когда наступит мир? Когда все разрушено, заводы и фабрики уничтожены?
        За два дня до 21 апреля я увидела в утренней программе российских новостей запуск нового спутника и сказала об этом Джохару.
        - Ни для кого не секрет, для каких целей предназначаются спутники-шпионы! А перед ударом глубинной бомбы в лесу их было особенно много. Но, видимо, и этого оказалось недостаточно. Еще один запустили!
        - Не бери в голову, - отмахнулся Джохар. Он был уверен в своих расчетах.
        - Джохар, но Россия - это не Бангладеш, найдется какой-нибудь изобретатель.
Сейчас там все силы сосредоточены на том, чтобы тебя уничтожить.
        - Послушай, - он начал злиться. - Я так долго ждал этих переговоров! И потом, сколько людей гибнет каждый день, у них тоже есть матери и жены! Ты хочешь, чтобыия отказался сейчас, когда в моих силах если не прекратить, то хотя бы приостановить уничтожение чеченского народа, от переговоров? Моя жизнь и смерть - в руках Всевышнего! Я не принадлежу себе... Ты уже забыла, что я "казенный"?
        Этим шутливым словом, которое сразу нагоняло на меня смертельную тоску, он обычно прекращал мои многолетние домогательства, уехать с ним отдыхать или прийти с работы пораньше, чтобы вместе погулять. Сейчас он смеется над самой смертью... "А знаешь, чем отличаются наши воины от других? - вдруг спросил он меня. - Если приказать им построиться и разуться, то ни у одной армии мира ты не увидишь таких чистых ног! Пять омовений в день и пятикратный намаз - это чистота души и тела. А Россия - огромная страна безбожников! Только люди, не боящиеся Бога, могут так жестоко уничтожать другой маленький народ. Сейчас идет война между Всевышним и самим Сатаной! Все русские - ничтожные рабы своей огромной державы, которая на их страхе только и держится, и самые несчастные, потому что другие нации их ненавидят за насилие. Первая заповедь Христа: "Не убий" На крови чеченских и российских сыновей построен во время этой народоубийственной жестокой войны в центре Москвы большой храм "Спасителя на крови". Ну, чем не дьявольская шутка самого Сатаны! Они все, как слепые... или глухие. Сатана сказал: "Не поклоняйтесь мне, поклоняйтесь золоту". Золотые купола, ризы, оклады икон, их роскошь ослепляет, на них молятся, а где Бог? Это не храмы христианского милосердия - это богатые дома для священников, пьющих в них вино. Бог должен быть только в чистом сердце - вот его храм. Наши мечети - это просто скромные дома для общих молитв всех верующих. К сожалению, большинство из того, что говорил Христос, не дошло до верующих, слишком во многом пришлось бы ограничивать себя христианским священникам и не только им... Кстати, многие из них работали раньше на КГБ, а сейчас на ФСБ. Весь этот мир построен на обмане и давно поделен на части. Сильные мира сего никогда не захотят ни с кем делиться. Для их защиты создаются государства, армия, чиновники, политики, границы. Единый Бог разрушает образ врага - мусульманина. Что им бедные люди, которые давно побратались бы на всех границах, а становятся пушечным мясом! Я не виню русский народ. Мы то хоть знаем, за что умираем. Он обманут и уничтожается так же, как и чеченский. Кому это нужно? Скорее всего, тем, кто дает деньги на продолжение этой бойни. Кто платит, тот и заказывает музыку! Денежные подачки Запада и Америки России - это ее же деньги, возвращаемые ей за счет дармового экспорта российского природного сырья. Раньше золотом должен был подтверждаться каждый американский цент, теперь доллар в этом не нуждается. Его золотой запас - огромная Россия: ее леса, алмазы, уголь, нефть. Все отдает Россия за американскую "макулатуру", которую Америка бесконтрольно печатает уже который год. И за ее же "фиговые" бумажки Россия воюет в Чечне, "освобождает" проданную и преданную российскую и чеченскую землю от "лишних" людей! Парадокс, да и только! Ведь и с той, и с другой стороны умирают самые лучшие молодые и сильные мужчины. Плацдарм для наступления в будущем любой военной силы уже открыт! Жаль российскую армию, вместе мы могли бы отразить любую силу зла".
        Я вспомнила об этих словах Джохара значительно позже. Спустя полгода один российский журналист, сказал мне: "А вы знаете, во время войны был такой момент, когда приказам Джохара стали бы подчиняться обе армии, если бы он к этому призвал. И российская и чеченская! Так не хотели подчиняться своим бездарным командирам и умирать на этой непонятной для них войне российские солдаты... Недаром кандидатуру Джохара выдвинули на выборах Президента России российские демократы и даже собрали необходимый миллион голосов!  

РОССИЙСКИЙ КРИЗИС

     Интервью Президента Чеченской Республики Ичкерия Джохара Дудаева

    - Господин Президент, мы знаем, что многое из того, что Вы заранее предсказывали, стабильно осуществлялось в России через несколько месяцев или даже лет. Так, например, о разгоне Верховного Совета РСФСР-РФ, состоявшемся в октябре 1993 года, Вы говорили еще в марте того же года. А о вторжении российских войск в Чечению и о том, что будет в этом случае, Вы заявляли еще за два года вперед. Конечно, мы не относим это на счет каких-то Ваших сверхъестественных способностей, но полагаем, что Россию как предмет Вы хорошо знаете, и, наверное, Вам достаточно хорошо известна московская политическая кухня и какие политические блюда готовятся в Кремле. В связи с этим нашим читателям хотелось бы знать именно Ваше мнение по поводу того, какие политические процессы происходят ныне в России, что там является в настоящее время характерным и определяющим и что можно ожидать в недалеком будущем?

- Если ответить коротко и емко, то можно сказать, что Россию охватил тотальный кризис. Кризис затронул высшие эшелоны российской власти, поразил политическое руководство страны, пронизал всю иерархию исполнительной власти - от московского центра до самых дальних регионов. Состояние экономики в России нельзя охарактеризовать иначе, как параличное. Кризис демократии, кризис в социальной сфере жизни. Кризис культуры, кризис идеологии, кризис во многих жизненно важных областях. С точки зрения диалектического материализма, кризис, конечно, не может быть абсолютным. И в этом плане в России имеются свои "прогрессивные движения", правда, весьма сомнительного порядка. Сегодняшняя Россия отличается небывалым ростом криминальности и огромными масштабами преступлений. Недосягаемо для других стран высоки достигнутые русскими уровни наркомании, проституции, детской преступности. О повальном пьянстве и хроническом алкоголизме и говорить не приходится. Такие, с позволения сказать, "достижения" не украшают никакую страну, и в любом нормальном государстве руководство, допустившее это, либо само ушло бы в отставку, вследствие высокого уровня самосознания и ответственности, либо его заставили бы уйти, вследствие действия хорошо налаженных институтов демократии. В России же пока нет ни того, ни другого и поэтому здесь возможны любые беззакония. Кризис духовности, нравственности, патриотизма - вот далеко не полный "перечень трудноизлечимых болезней" нынешних россиян, и это тот базис, на котором успешно взращиваются фашизм, терроризм, бандитизм, шовинизм и многое другое негативное, что сегодня в России возводится в ранг государственности и становится государственной
политикой. Современная российская государственная идеология - русизм. Именно она объединяет вышеупомянутые составляющие, являющиеся антагонистами для демократии и гуманизма. Только русистам выгодны российские кризисы. Они отвечают их планам возрождения российского имперского тоталитаризма. Кризисное состояние России, безусловно, представляет небывало опасную угрозу для Запада, и боязнь последнего перед российским непредсказуемым медведем понятна, но бездеятельность Запада не приемлема.
"Бостон Глоб"
18 июля 1995 г.

    Интервью Президента Чеченской Республики Ичкерия Джохара Дудаева (Отрывок)

        - В чем сейчас един Запад, так это в понимании того, что тотальный кризис, охвативший Россию, может привести ее к критической точке, когда действия московского режима, все еще владеющего ядерной кнопкой, могут привести к непредсказуемым результатам и причинить сильные беспокойства мировым державам.
К этому единомыслию их привели и результаты недавних выборов в российскую Государственную Думу, где коммунисты одержали впечатляющую победу. Запад прекрасно знал, что Россия надолго увязнет в бесславной для нее чеченской войне, и это в полной мере отвечало долгосрочным геостратегическим расчетам лидеров США и Европейских государств. Во-первых, зоной чеченской войны Россия политически и экономически надолго отсекалась от Закавказья и Ближнего Востока; во-вторых, затяжная война в ЧРИ отключала Кремль от активного противодействия Западу в реализации его глобальных планов по переустройству мира; в-третьих, Чеченская авантюра объективно вела к дальнейшему развалу Российской Империи. В отношении Чеченской Республики - Ичкерия западные страны еще раз подтвердили, что когда дело касается их национальных интересов, то понятия "демократия", "гуманизм", "права человека" и т. д. отодвигаются на далекий план и служат лишь расхожей монетой в грязной политической игре. Тактически Запад политикой подачек и уступок переигрывает Россию, но стратегически рискует сделать мировое сообщество заложником кровожадного "медведя". Евросовет еще не знает, какую головную боль он скоро наживет...
        - Кто по-Вашему станет станет Президентом России?
        - Если не произойдет ничего чрезвычайного, то Горбачев. В этом случае была бы для России несомненная польза. Явлинского и других демократов не выберут - Россия еще пока не готова к демократии. Остальные все - русисты.
Информационное агентство "Туран"
16 февраля 1996 г.

ГЛАВА 38

        19 апреля - пятница. Какое, оказывается, счастье встать рано утром, выйти во двор и увидеть солнце! Четыре месяца, проведенные в Шалажи, превратились для меня в одну длинную зимнюю ночь. Какой бы ни был уютный теплый дом и радушные хозяева, плохо, когда из него нельзя выйти. Прервав мои воспоминания, Джохар потихоньку позвал меня в комнату. Я отнесла таз и кувшин с водой для умывания и, поливая ему на руки, начала делиться своей радостью. "Как жаль, что тебе нельзя сейчас выйти на задний двор, чтобы посмотреть на апрельский рассвет. Золотое солнце чуть показалось и исчезло, скрывшись в розовом тумане. Туман, пронизанный миллиардами солнечных частиц, опять закрыл лесистые склоны гор". "Ладно, - засмеялся Джохар, - ожила пчелка после зимы!"
        Днем мы поехали в лес звонить по телефону, на меня опять не хватило времени, впрочем, это меня не огорчило. Важно было то, что я рядом, я его видела и наивно полагала, что ничего плохого, пока я с ним рядом, случиться не может. Когда мы вернулись, я прочитала ему стихи, которые как-то сами собой начали звучать у меня в голове. Мне даже казалось, что я их только перенесла на бумагу.

                                Что мне сказать тебе еще?
                                Ты видишь, вечер настает,
                                На горы опустилась ночь,
                                Но день, конечно же, придет.
                                Из сизой мглы и черных туч
                                Вдруг ярко брызнет солнца луч?
                                И засияет все вокруг,
                                Катя волшебный солнца круг.
                                И мы с тобою в том кругу
                                Войдем под радугу-дугу.
                                Пойдем с тобой мы в никуда,
                                Туда не ходят поезда,
                                Там время замедляет ход
                                И все идет наоборот.
                                Там будем вместе: ты и я,
                                А рядом все наши друзья:
                                Все те, кто пал и уж не встал,
                                Кто честь и совесть не продал.
                                Плывет над океаном зла
                                Наш остров света и добра!

        В этих строках было все, что я тогда чувствовала, но Джохар сказал, что они слишком простые. Затем он снова заговорил о том, что надо как можно скорее уходить в горы. "Нельзя подставлять село, бомбят уже совсем близко. В Шалажи из-за нашего телефона полностью уничтожили две улицы". Большие крытые грузовики были приготовлены. Перед отъездом Джохар успел позаботиться и о жене Башира, которая до сих пор не могла оправиться после смерти дочки. Он договорился отправить ее в один из санаториев Нальчика, к знакомым, подлечиться. Я тут же с энтузиазмом подхватила эту идею. Только Башир отчаянно упирался. Последнее время я с ним "воевала" из-за затвора на дверь маленькой кухоньки, в которой я готовила и где всех кормила. Одна дверь вела в нашу комнату, другая открывалась прямо на двор, и меня видел каждый, кто заходил. Я боялась, что из-за меня узнают, где находится Джохар. С первого дня нашего приезда я просила Башира поставить на дверь задвижку или замок.Но он был большим лентяем и всячески уклонялся:
        - Где я тебе в такое время замок возьму?
        - Тогда крючок сделай из проволоки.
        - Проволоки тоже нет.
        - Слушай, простую палку из леса можешь привезти? На нее дверь закрывать можно! - уже всерьез начинала злиться я.
        Последнее время Башир часто уезжал, снабжая мясом ополченцев в Янди-Кутаре, когда старики резали для них корову.
        - Кого-нибудь из наших знакомых видел? - встречала я его на пороге.
        - Нет!
        - А как же ты корову передал?
        - Положил в условленном месте.
        - А вдруг ее собаки съедят? А замок привез?
        В конце концов я его так допекла, что однажды утром он взъерошенный, выскочил из своей комнаты и, потирая затылок, ошарашенно сказал, что всю ночь во сне я требовала у него замок для двери. Сейчас Башир предлагал, в целях нашей безопасности, переехать в совершенно пустой дом, стоящий на противоположной стороне улицы, через три дома. Еще раньше там были выгружены наши вещи: новенькие ящики с типографией, компьютеры и документы. Замка опять не было и поэтому мы вчетвером: Мовлихан, Деги, Магомед и я - перенесли их в подвал дома Башира. Джохар из деликатности, как всегда, чтобы не обременять хозяев, соглашался переехать. Только я горячилась: "Если переедем - нас сразу же обнаружат! Долго скрываться мы там не сможем, ведь в дом надо привозить воду, хлеб и дрова. Соседи обратят внимание и обязательно придут знакомиться, мальчишки свободно перелезают через невысокий забор, я их видела, они сразу узнали и меня, и охрану".
        Сельчане уже привыкли, что к дому генерального прокурора Магомета Жаниева постоянно подъезжают военные машины. У Башира тоже всегда полно военных. Но то, что сейчас в нем живет Президент, им и в голову не приходило. Джохар, как и раньше по ночам, объезжал наш Юго-Западный фронт, появляясь то тут, то там, постоянно бывая рядом с теми, кто удерживал позиции. А российские средства массовой информации передавали, что "Неуловимый Джо" больше трех-четырех часов на одном месте не остается, поэтому изловить его или уничтожить практически невозможно!
        20 апреля была суббота. С утра я поставила греть большущую кастрюлю с водой на газ. Кастрюля была без крышки. Потом позавтракала вместе с Петик (как всегда яичница, и чай с сыром). Очень болел бок, который я ушибла во время бомбежки в среду. Джохар рассказал совсем коротенький отрывок из того сна, который запомнил ночью: "На улице сидела полная, пожилая женщина, похожая на тех, кто митинговал против войны в Чечне. Она попросила приколоть значок Ичкерии прямо на грудь". Значок - символ чеченской Свободы.
        Насколько верно этот сон передавал происходящее на площадях и улицах Грозного! Шли многотысячные митинги чеченских женщин и стариков возле разбитых и разоренных домов. Под автоматными очередями оккупантов, под пулями, проносящимися над их головами, бесстрашно несли они лозунги с призывами "Свободу Ичкерии", плакаты с портретами Джохара - первого Президента непокоренной республики, кровью омывающей свою любовь к Свободе. И чем больше проливалась кровь, тем активнее Ичкерия противостояла и не смирялась, все больше и больше ополченцев вставало в ее ряды.
        Потом я вышла на кухню и отчетливо услышала гудение большого самолета. Неужели опять будут бомбить? Выбежала на крыльцо - самолета не видно! Я попросила Джохара выйти и прислушаться, неужели кастрюля может издавать звук летящего самолета? Удивительно, что она была без крышки. Тогда в Шалажи точно так же гудел чайник перед самой страшной бомбежкой... но он был с крышкой. Я еще подумала, что тон звука зависит от расстояния между крышкой и водой, теперь эта версия отпадала. Видимо, нас снова будут бомбить, тогда мы спаслись только чудом... А вода опять подавала нам знак. Я вспомнила, как в далеком детстве я смеялась над своей бабушкой Лелей, пережившей две войны. Иногда она вдруг начинала тревожиться, прислушиваясь к гудению чайника, ее опасения обычно подтверждались. Как правило, это бывало перед какой-нибудь бедой.
        Джохар весь день провел за чтением книги, сидя на подоконнике, поближе к дневному свету. Это была совершенно новая книга, изданная совсем недавно, с Кремлем на обложке. К сожалению, я не успела ее прочитать и поэтому не запомнила названия. Впервые за долгие дни я видела его таким. Джохар, как будто ненадолго, на один предпоследний свой день оказавшись в детстве, сидел, как мальчик, поджав ноги, и читал до тех пор, пока не погас последний солнечный луч...

ГЛАВА 39

        21 апреля, воскресенье, последний день... С утра телевидение показывало российские военные госпитали в Москве и американских врачей, приехавших для стажировки по различным видам ранений и поражений ткани. Материал был богатый: раны ожоговые, огнестрельные, рваные, дробленные; воспаленные, изуродованные лица без глаз; обрубки молодых тел без рук и ног. "Интересные случаи газовой гангрены - десятки, сотни, тысячи раненых..." Джохар сидел за журнальным столиком и сжимал кулаки:
        - Они еще и учатся на нашей войне! Мы для них дармовой материал для трансплантаций!
        - Такого не может быть! - испугалась я.
        - Нет, может! Наивный ты человек! Попадались нашим ребятам такие... иностранцы с микрохолодильниками, забитыми человеческими органами. Даже фильтрационные лагеря и тюрьмы посещали группы таких врачей. Весь мир учится на нашей войне! Но их ждет страшное будущее... И по очереди, кто быстрей, они будут уничтожать свое атомное оружие. Потом, ровно через год, в одной из российских газет я прочитала большущую статью доктора-патологоанатома из Ростова: "В последние месяцы войны на трупах российских солдат были обнаружены следы операций по трансплантации, сделанных умелой рукой хирурга". И вспомнила боль и гнев в возмущенных глазах Джохара.
        А потом Джохар рассказал свой последний сон. Темная ночь, подъемный кран пытается поймать и придавить его к земле огромной бетонной плитой. Но он успевает в самый последний момент выбраться из-под нее. Сбоку видит разворачивающуюся кабину крана и пульт управления - за ним никого нет. Мгновение... и он оказывается на жаркой улице под горячими солнечными лучами. Он идет босиком, обернувшись в одну ослепительно белую простыню, за ним, играя, бегут две собачки. А третья, большая собака, лает и рвется к нему из-за высокого забора, но цепь не пускает ее. Затем собаки исчезают, за ним бегут дети, которых он шутливо хлопает краем простыни по головкам. Вот и дети пропали куда-то, с ним рядом идет Деги. И вот они уже рядом несутся по зеленым круглым холмам на велосипедах. Впереди неожиданно показалась канава, которую Джохар перескочил сходу, а Деги остановился, чтобы перенести велосипед. Дальше Джохар катил уже один, вернее, не катил, а несся, летел, как птица, по холмам. Последнее, что он услышал, это гул приближающего бомбардировщика и тяжелые взрывы бомб. Где-то вдалеке показалась маленькая фигурка девушки в белом платье..."
        Я попыталась расшифровать этот сон, как всегда, к хорошему. "За тобой идет большая охота (большой подъемный кран), но мы все это и так знали; ты сумеешь вывернуться, и опять будет слава (ослепительное солнце), возвышение (белая одежда), успех и удача (полураздетый на улице) и опять риск... (холмы). Непонятен был только велосипед (знак отложенных дел) и Деги.
        Я начала переживать за Деги, хотя Джохару ничего не сказала. Этим утром приехали Шамсутдин Увайсаев со своим другом и с фотографиями Деги и Магомеда в компании наших раненых, сделанные им на третий день после приезда в Турцию. "Так вот почему сегодня Деги мне приснился!" - обрадовался Джохар. "Эта мне больше всех нравится!" - и вытащил из стопки фотографию, на которой Деги с Магомедом, сидя рядом на ковриках, делали намаз.
        До половины пятого беседовал он с обоими гостями, после того, как я подала обед, еще долго не отпускал их. Я разглядывала фотографии. На одной из них - единственной, где Деги получился крупным планом, он был бледным и улыбался через силу. Как раз ее мне Джохар и не показал. Деги сидел на стуле, обнявшись с Магомедом, были хорошо видны его покрасневшие, грустные большие глаза. Неужели он до сих пор переживает из-за нас по ночам? Наконец гости уехали. Джохар позвал меня в комнату. Он стоял около освещенного золотыми закатными лучами окна и что-то пристально рассматривал. "Взгляни на эти деньги". В его руках были старые истертые деньги достоинством один, пять и десять долларов. Бережно прикасаясь, гладя их руками, а иногда и рассматривая на свет, Джохар взволнованно говорил: "Турецкие детишки-школьники собирали для нас эти деньги. - Он произносил слова с такой нежностью, как будто видел этих детей. - Может быть, какой-нибудь мальчик отдал то, что мать дала ему в школу на завтрак. Кто-то из них вытащил их из своей копилки. Эти деньги мне дороже других, пусть они согревают мое сердце". И Джохар положил их во внутренний карман куртки. Потом, как всегда, вышел в маленькую кухоньку, одновременно являющуюся и коридором, сел на табуретку и стал надевать тяжелые солдатские бутсы. Зашнуровав, встал, выпрямился во весь рост, улыбнулся: "Я готов!"
        На этот раз мы выехали на двух машинах: военном уазике и "Ниве", перекрашенной в зеленый защитный цвет. "Нива", видимо, из-за странного цвета, внушала мне какое-то неприятное, неясное для меня самой чувство. Проехав через все село Гехи-Чу, мы начали подниматься в горы... Вот то место, которое я видела поздней осенью из окна дома Рашида. Тогда эти поляны, заросшие по краям деревьями, казались мне волшебной голубой далью, в которой я так мечтала оказаться. Повернув влево, мы выехали на поляну. Уазик оставили, а "Ниву" загнали между двумя небольшими холмами. Деревья, росшие на их склонах, почти полностью закрывали машину так, что сверху ее трудно было разглядеть. Джохар, поставив дипломат со спутниковой связью на капот машины, вытащил кабель антенны. После обрыва кабеля во время бомбежки в Шалажи он был не больше двух метров, последнее время Джохару приходилось разговаривать по телефону, находясь рядом с машиной. Первым прочитал свое заявление Ваха Ибрагимов по поводу выборов "так называемого главы администрации". Президентом Дока Завгаев назвать себя не рискнул.
        "Правительство Чеченской Республики - Ичкерия предупреждает, что этот очередной фарс приведет к эскалации напряженности в республике и к переносу боевых действий на территорию России". Я хотела после него тут же выступить по радио со своим обращением и стихотворением. Оно было мной тщательно подготовлено и звучало примерно так: "Я надеюсь, что народы России и Ичкерии услышат мой голос, звучащий из самого центра кровавого побоища, голос из пламени войны. Хочу, чтобы вы поняли, мы не воюем против русского народа, мы воюем против банды подлецов, засевшей в Кремле, грабящей, предающей, убивающей и свой народ, и соседние. Чеченские и российские матери! Солдаты российской армии и чеченские ополченцы, сидящие в окопах под градом пуль и бомб, всем, кто слушает радиостанцию "Свобода" - для вас мои стихи". Но Джохар сказал, что мое выступление объявит Хамад Курбанов после того, как он переговорит с Боровым, и попросил, чтобы я отошла, пока он не закончит. Джохар не хотел, чтобы я рисковала лишний раз, я это очень хорошо понимала. Как всегда, на меня потом опять не хватит времени! Джохар улыбнулся, глядя на мой обиженный вид, и начал звонить Боровому. После первых же слов разговор, как обычно, прервался. Высоко за облаками послышался гул бомбардировщиков, я подбежала к Джохару: "Самолеты!" Он спокойно ответил: "Отбомбились, в Грузию летят". Действительно, эти самолеты летели высоко за облаками в сторону гор, вскоре их гул затих.
        Я подошла к глубокому заросшему деревьями оврагу, метрах в двадцати от машины. Шесть часов вечера, солнце, медленно опускаясь, золотило верхушки деревьев. Ко мне приблизились Ваха Ибрагимов с Мусой Идиговым. Многоголосый хор птичьих голосов звенел в розовом прозрачном воздухе. Сотни птиц, прилетевших после зимовья с юга, славили наступающую весну, их гнезда хорошо были видны сверху. Несколько минут мы разговаривали на отвлеченные темы, потом я услышала снизу какие-то странные звуки, напоминающие плач или стон. Я прислушалась, но понять, кто их издавал, не могла. "Ваха, - обратилась я нему, - ты у нас охотник, все горы облазил, кто может так плакать под нами, кошка или птица?" "Птица", - ответил Ваха. "А почему все птицы распевают веселые песни на ветках деревьев, а одна из них плачет и стонет на дне оврага? Может, кто-нибудь ее гнездо разорил?" Ваха ничего не ответил, он отошел к "Ниве".
        Я оглянулась. Джохар, тихо смеясь, рассказывал что-то очень веселое Магомету Жаниеву и Хамаду Курбанову, глядя прямо на меня. Всегда, когда Джохар был в хорошем настроении, он шутил и подтрунивал надо мной. "Опять что-нибудь смешное про меня рассказывает, раз на меня смотрит, - подумала я. - Наверное, затем меня и отправил..." Они стояли, обступив "Ниву", дипломат лежал на капоте. Ваха, присев на корточки за дверцей машины с противоположной стороны, начал курить. Как истый чеченец, он не мог себе позволить курить на глазах у старших. Джохар набрал номер Борового и начал говорить с ним. Он действительно произнес ту полную горечи фразу, которую потом повторил Константин Боровой в своем интервью: "Россия еще пожалеет о том, что она сделала с Чечней". Я отвернулась и прислушалась, птица продолжала плакать... Ее стоны сжимали мое сердце, предчувствие чего-то непонятного реяло в воздухе. Эта странная легкость...
        Нечто похожее я уже испытала однажды в Закане во время очередного покушения на Джохара. Мы тогда тоже смеялись, нам было так легко, как будто исчезла опасность, постоянно подстерегающая нас. Но поняла я это потом... Неожиданно с левой стороны раздался резкий свист летящей ракеты. Взрыв за моей спиной и вспыхнувшее желтое пламя заставили меня спрыгнуть в овраг. Он не был таким страшным, как при падении глубинных бомб. Поэтому я даже не успела испугаться и начала вылезать из оврага. Голову, по крайней мере, высунула и огляделась по сторонам. Никого не было видно... "Как быстро они спрятались", - успела подумать я, но вдруг опять послышался свист. На меня упал один из наших охранников, по-моему, Русик, закрывая собой от разлетающихся осколков. "Не высовывайся", - приказал через минуту он, исчезая наверху. Я висела, держась за ветки деревьев иссеченными до крови руками.
        Стало опять тихо. Что с нашими? Бешено колотилось сердце, но я надеялась, что все обошлось. Сверху раздался плач Висхана. Боже, неужели убили кого-то? Я вылезла из оврага и оглянулась, ничего не понимая. Вот моя шифоновая косынка развевается на ветке кустарника. Я схватила ее дрожащими руками, пытаясь повязать на голову. Я все еще никого не видела и не осознавала до конца произошедшее... Но куда же делась машина и все, кто стоял вокруг нее? Где Джохар?
        Вдруг я словно споткнулась. Прямо у своих ног я увидела сидящего Мусу. "Алла, посмотри, что они сделали с нашим президентом!" На его коленях... лежал Джохар. Вначале я его не узнала. Только что он стоял рядом и смеялся, глядя на меня, а теперь... Его лицо побледнело от боли. Он был уже без сознания, глаза ничего не видели, и последний вздох, казалось, слетал с его губ. Мгновенно я бросилась на колени и ощупала все его тело. Оно было целым, кровь не текла, но когда я дошла до головы... мои пальцы попали в рану с правой стороны затылка. Боже мой, с такой раной жить невозможно, боже мой... Я не отрывала взгляд от его лица. Время, казалось, остановилось. Медленно я умирала вместе с ним... Потом, спотыкаясь, я помогала Мусе нести его к уазику.
        - А где все остальные? - на ходу спросила я его.
        - Магомет и Хамад погибли, Ваха легко ранен, - ответил Муса. - Мы спрятали его в надежном месте. Сейчас отвезем президента, потом вернемся за ним.
        - А почему сразу не забираем?
        - У нас осталась всего одна машина.
        Только сейчас я поняла, почему не вижу эту злополучную "Ниву". Хотя причем тут машина... Мысли вспыхивали и гасли в сознании и, ни на что не опираясь, висли в ужасающей пустоте, которая образовалась внутри меня. "А как же Ваха?" - опять спросила я. "Нам нужно спасать президента", - простонал Муса. Я посмотрела на его лицо и поняла, что он тоже не может поверить в происходящее. Подбежали Русик и Висхан. Все это время они быстро выбрасывали и переносили из горящей "Нивы" гранатометы и оружие, принесли и дипломат Джохара, с которым он никогда не расставался. Он был полураскрыт, документы в беспорядке торчали из него. "Мы их с земли подобрали", - пояснил Висхан. Так же, как и Джохар, документы были засыпаны тонким слоем земли и еще каким-то желтым порошком.
        "Когда закроет мне глаза плащом земля...", - начали вдруг вертеться в голове строчки из стихотворения, написанного перед самой войной. Боже мой, я знала, что так будет! Я даже испытала это уже во сне совсем недавно, когда наплыла на меня огромная черная волна, а потом подняла и оторвала от земли и, точно так же, сверху сыпалась на голову земля, а я стала задыхаться! Я умерла во сне, а Джохар умирает наяву. Почему он, а не я? Эта мысль не давала покоя. Мы положили Джохара на заднее сиденье, его голова лежала на коленях у Мусы. Руслан быстро сел за руль, Висхан рядом. Для меня не хватало места. "Можешь поместиться там, где заднее стекло? - спросил Муса. - Сейчас начнут бомбить, нужно срочно уезжать отсюда".
        Слышался гул приближающихся бомбардировщиков. Я свернулась как могла у заднего стекла, и уазик понесся по рытвинам и колдобинам вниз в селение Гехи-Чу. Самолеты начали бомбить то место, где мы только что были, с воем проносясь над горами, но мы находились уже внизу. Въехали во двор дома Рашида, занесли Джохара и положили на диван в столовую, на то самое место, где он сидел за столом столько раз прошлой осенью. Жена Рашида заскочила на кухню и, увидев его, начала кричать. Глядя в ее голубые, совершенно бессмысленные глаза, я поняла, что она испытывает... "Сразу трое - Джохар, Магомет, Хамад" - трое самых лучших...
        "Нельзя кричать, соседи услышат и придут, нельзя, чтобы они узнали". Бомбардировщики начали бомбить Гехи-Чу... Потом все куда-то исчезли, а я осталась одна с Джохаром... Изо всех сил, сжимая руки, я смотрела на его лицо, все еще не веря в то, что случилось. Слезы текли и текли по моему лицу... Черные ресницы опускали глубокие тени, Джохар лежал, выпрямившись, такой же стройный и подтянутый, как во время прогулок по родным горам. Если бы его рука было прижата к виску, можно было подумать, что он, как военный офицер, отдает честь тому Высшему, перед которым вот-вот предстанет, готов предстать... "Честь имею". О, Джохар, ты и в момент смерти верен себе! Когда есть, что отдавать, легко умирать... "Невольник чести", ты всегда был ее добровольным заложником, повелевая всеми, прислушивался только к ней, к ее тихому голосу, несшемуся с далеких хребтов родных Ичкерийских гор, голосу предков. И умер так, как умирают японские камикадзе, ничком упав вперед лицом. Только такую смерть они считают достойной.
        Когда-то мы вместе в Сибири читали японскую книжку "Ветер богов". Как ты мечтал тогда в своих стихах: "И умереть, припав к родной земле, обняв родные горы..." Я вытерла смоченной в воде марлей следы черной земли с его лица...

ГЛАВА 40

         Пришел Башир и сказал, что привезли Магомета, Хамада и Ваху. "Их сейчас занесут в зал через другую дверь. Никто не должен видеть Джохара и тебя в этом доме. Закрой дверь и никого не пускай". Я услышала тяжелый топот множества ног и плач женщин, несли что-то тяжелое, подуло холодом сквозь щели занавешенного окна, отделявшего зал от столовой, в которой мы находились. Вдруг, совсем рядом, через тонкую стенку застонал Ваха: "Джохар, Алла! Они живы? Где они?" Бедный, самоотверженный Ваха, оставленный нами в горах, как он уцелел после этой страшной бомбежки? Ведь самолеты пикировали прямо на ту поляну, где горела машина. А Магомет? Как ребенок, влюбленный в Джохара, не расставался с ним ни на минуту. Он сказал тогда: "Не надо мне этого прокурорства, Алла, я хочу быть просто рядом с ним". И Хамад, умница, совсем молодой. Славные у тебя товарищи, Джохар, они будут сопровождать тебя на твоем пути, вместе вам будет веселее... Их выбрал сам Всевышний, ведь в твоем вещем сне, в четверг, 18 апреля, вы уже были выше всех на крыше и вместе смотрели на землю с высоты...
         В зал все заходили и заходили новые люди, слышались приглушенные разговоры, захлебываясь кровью, стонал Ваха. К нам постучали, Башир привел медсестру Розу. Эта высокая полная женщина была в полнейшей растерянности: "Почему у вас не было с собой врача?" - спросила она у меня, видимо, не совсем хорошо представляя, что значит быть Президентом в оккупированной врагом стране. Она бегло осмотрела Джохара, сразу поняла, что ее помощь уже не потребуется. "Что с Вахой?" - спросила я у нее. "Он ранен осколками в бок, я его туго перевязала. А почему он захлебывается кровью, может быть, внутреннее кровоизлияние? Это еще опаснее..." Она не знала, впрочем, как и я. Роза послала за орграствором, хотела перелить ему, но принесли старый, уже вышедший из употребления, потом попыталась что-то еще объяснить, но я поняла, что все бесполезно. "Нужно отвезти его в Урус-Мартановскую больницу. Но через блокпосты русские не пропустят". Что же делать? "Мы ждем Даяна, - объяснил мне Рашид. - Даян что-нибудь придумает".
         Через полчаса приехал Даян, красивый, сильный старик, такой же, как все старики в Чечне, пользующиеся вполне заслуженными почетом и уважением. В его доме в Рошни-Чу проходили переговоры с российскими представителями. Он сразу подошел, обнял и ласково прижал мою голову к своей груди. От всех его движений веяло уверенностью и надежностью. Потом он подошел к Джохару, расстегнул его рубашку и положил руку ему на грудь.
         - Сердце не бьется, но грудь еще теплая.
         - Может быть, его еще можно спасти? - встрепенулась я.
Даян отрицательно покачал головой:
         - Он уже остывает, нужно перевезти вас в другой дом. Собирайся.
         - А Ваха?
         - Ваху отвезут в другое место, где ему помогут.
         Было уже поздно, когда мы сели в приехавшую за нами грузовую машину. В темном небе не было ни одной звезды. Меня посадили в кабину рядом с шофером, Джохара завернули в ковер и положили в кузов машины. "Я хочу с ним", - попросилась я. "Не надо, тебя могут увидеть..." Раньше мы ехали бы вместе в кабине... Боже мой, неужели это все правда и я не сплю?
         Мне все казалось, что я вот-вот проснусь, и все будет так, как прежде, но этот ужасный сон все длился и никак не хотел прерываться. Ехали мы не очень долго. В 12 часов ночи приехали в дом к Амхаду, другу Даяна. Меня завели в небольшой, состоящий из четырех комнат, дом. Встретил широкоплечий осанистый старик, похожий на Даяна, который сразу подошел и обнял меня: "Держись. Это огромное горе для всех нас". Джохара принесли и положили в самую маленькую дальнюю комнату, рядом Амхад поставил и зажег свечу. Джохар лежал на белой простыне, постеленной на чистый ковер. Во всех комнатах было темно, в селе не было света. Я села возле Джохара, Амхад сел рядом. "Прошу тебя, не плачь и никому ничего не рассказывай. Если люди узнают, что случилось с Джохаром, многие захотят умереть. В отчаянии мальчишки пойдут под пули. Он был нашей единственной надеждой. Моя старуха, Лейла, не выдержит, у нее больное сердце, младшая дочка тоже не здорова. Я им сказал, что привез раненого бойца, в эти комнаты женщины не войдут, ты их увидишь на кухне под навесом. Завтра тезет у Жаниевых, пусть они думают, что ты у нас временно из-за него".
        Я легла спать на кровать, с которой хорошо был виден Джохар, лежащий на ковре в комнате напротив. Я не смыкала глаз... В три часа ночи я прошла в соседнюю комнату, где лежал на диване Муса. "Мусик, я не могу так. Джохар лежит там один, давай пойдем к нему". Мы подошли и опустились на колени, потом вместе осторожно откинули простыню, закрывающее его лицо. Мусик вздрогнул: "Алла, он сейчас открыл глаза!" Я замерла, может, он живой? Прижалась к его груди, он не дышал, сердце не билось, но глаза смотрели прямо на нас. И вдруг я поняла - он подал нам знак. "Мусик, он ждал нас! Он хочет нас видеть". Я слышала, что так бывает, когда подходят к умершему те, кого он любит и ждет. "Он нас не оставил, он все еще с нами!" Амхад успел накинуть на его опаленные волосы белую ткань, а на бледный лоб надеть зеленую ленту с арабской вязью газавата. "Я хочу, чтобы мой брат Джохар был красивым", - сказал он, уходя... Этот старик и статью, и лицом настоящий горец, "ламарой", как их называют в Чечне, тоже любил его.
        С глубокой печалью я глядела на Джохара. Его лицо не было успокоившимся, казалось, он заблудился, и все еще был в пути... Как ему помочь? Он все еще не осознал, что с ним случилось. Я начала молиться, прося, умоляя Всевышнего, принять его и полюбить так, как любили его мы на этой земле. Долго я молилась, не помню слов, но все они были от чистого сердца. В шесть часов утра мы с Мусой опять подошли к Джохару и поразились произошедшей в нем перемене. Перед нами лежал семнадцатилетний юноша с удивительно прекрасным лицом, счастливая улыбка играла на его лице, казалось, он действительно увидел Всевышнего. Как он был красив! "О, мой прекрасный бедуин, с каких песков, с каких равнин летит горячий суховей..." Эти слова родились у меня в сердце и понеслись вместе с моей трепетной душой, которая, совершенно смешав эти миры, увидела вдруг горячие пески, раскаленные солнцем небо и белые одежды бедуинов. Палестина это была или Аравия, не знаю, но Он был там, среди них...
        Пришел Амхад, посмотрел на Джохара, он тоже не спал и молился всю ночь. "Мои четыре сына охраняют наш дом, а боевики всю улицу, почему ты не спишь? - спросил он. - Тебе будут еще нужны силы, заставь себя уснуть, хотя бы днем". Потом он повел нас на кухню, еще раз попросив меня не показывать слез. Женщины начали обнимать меня, старая Лейла, держа за руки и тревожно заглядывая в мои глаза, страстно вопрошала: "Это не Джохар? Он не погиб?" Но после всего пережитого я ощущала себя старше их на сто лет. "Это не Он. Погибли Магомет Жаниев и Хамад Курбанов - они были его друзьями". Сразу успокоившись, меня посадили пить чай за простой деревенский стол, но какое сердечное тепло я чувствовала в их взглядах. Изо всех сил я крепилась, пила через силу и ощущала ответственность за них, сразу так доверчиво поверивших мне. Зачем погружать этих людей в ту смертельную бездну отчаянья, через которую прошла я? Снова меня отвели в дом, где лежал Джохар. Муса, сказав, что появится вечером, уехал. Старшая дочь Амхада, девушка лет двадцати пяти, ночью, крепко обняв меня, шепнула, что знала Магомеда Хачукаева и была его невестой. Это было грустной радостью, Магомеда вся наша семья считала своим приемным сыном. Хорошо, что она рядом, Магомед и в самое трудное время не забыл помочь мне так, как помогал всегда. Наверное, сейчас они вместе. Джохар лежал все такой же, но на лице там, где я вытерла землю, проявились розовые следы. Видимо, пламя при взрыве опалило кожу, это делало его еще мужественнее. "Шрамы украшают лицо воина", - не раз говорил Джохар.
        Во втором часу дня приехал вице-президент Зелимхан Яндарбиев. Тайно его провели в комнату, где находился Джохар. Зелимхан с самого начала был рядом, нередко в нашем доме на Ялтинской шли бурные дебаты и споры, рождались новые идеи. Теперь по законам Чеченской Республики вице-президент становился главой страны. Сидя у изголовья Джохара, Зелимхан долго молился, читая про себя короткие суры из Корана. Он сказал мне, что узнал о случившемся только сегодня в десять часов утра. В его штаб-квартиру в Рошни-Чу с этим известием пришли Махашев и Иса Идигов. А взрывы ракет в лесу Гехи-Чу и бомбежку накануне вечером они наблюдали и даже обсуждали необычный цвет пламени и интенсивность обстрела. Но подумали, что русские засекли передвижение бойцов исламского джамаата, которые должны были там пройти для подкрепления бамутского направления.
        Трагическая весть ошеломила Зелимхана. Непосильное бремя взвалилось на него. Потерять Джохара в данной ситуации означало потерять почти все. Быть приемником Джохара в таком деле было почти невозможно. Но долг следовало исполнять. Зелимхан принял решение собрать в Гехи-Чу 23 апреля в десять часов утра Государственный Комитет Обороны, где он объявит о своем вступлении в должность, и выполнит все соответствующие процедуры.
        Поздно ночью приехал Муса и рассказал последние новости. "По российскому телевидению объявили о гибели генерального прокурора Магомета Жаниева и бывшего представителя Чеченской Республики в Москве Хамада Курбанова. О гибели Президента люди не знают, а наши молчат, боясь непредсказуемых последствий. Кроме того, никто не хочет стать "черным вестником", хотя все понимают, что долго скрывать это невозможно". Я остановила его: "Мы должны исполнить последнее желание Джохара - похоронить его в горах Ялхороя во что бы то ни стало". За месяц до гибели он говорил мне об этом и в первый же день я попросила племянника Лечи Дудаева найти лошадей.
        "Я знаю, - просто сказал Муса. - Но трудно сейчас найти в селе восемь лошадей. На четырех нужно везти Президента и еще четыре надо для сопровождения". На одной собиралась поехать я, хотя на лошади никогда не ездила. Но что значат физические страдания по сравнению с душевными? "Придется подниматься в горы по ночам, по бездорожью. Ты выдержишь?" - спросил Муса. "Я не знаю, но я должна это сделать..." "Мы возьмем только самых верных людей, - тихо продолжал он. - Никто не должен об этом знать. Главное, чтобы дорогу не бомбили, а то лошади испугаются и понесут, тогда их не остановишь".
        И опять мы сидели на коленях возле Джохара и молились. Глядя на его лицо, я испытывала невыносимые муки. Оно было все таким же прекрасным и таким же неподвижным. Его глаза смотрели на меня теперь как будто из дальнего-дальнего мира, через голубое стекло, а мне так хотелось видеть его рядом... Мне нужны, просто необходимы были сейчас его карие искристые живые глаза, которые всегда все понимали без слов, и его веселые шуточки, на которые я так обижалась когда-то. Но больше всего на свете мне хотелось умереть, тут же, на месте и оказаться там, далеко, рядом с ним. Как я завидовала теперь Магомету и Хамаду! "Если бы Джохар не отправил меня, сейчас я была бы рядом с ним. Зачем я только отошла..." - казнила я себя в который раз. У меня не было больше сил смотреть на него лежащего неподвижно на полу. Я взмолилась Всевышнему, с просьбой показать мне Джохара, как ему там... И пусть он мне скажет, что теперь делать. Я так долго и горячо просила об этом, что на какой-то момент отключилась и... тут же увидела Джохара. Он лежал и светился в правом углу комнаты, возле окна, на потолке, и с такой нежностью и любовью, так ласково смотрел на меня, что у меня защемило сердце. Я начала жаловаться: "Лежишь тут, отдыхаешь, а мы все с ума сходим, не знаем, что делать..." Он отвечал мне всем своим существом и, самое удивительное, я его хорошо понимала, без слов. "Я заслужил этот отдых... Я хорошо потрудился... Теперь ваша очередь... - и он, легко похлопав меня по спине, шутливо подтолкнул. - Вперед!"
        "Как ему там хорошо!" - очнувшись, поняла я. Тяжким трудом и самоотречением он заработал это, было бы жестоко с нашей стороны возвращать его в тот земной ад, через который он прошел. А нам нужно заслужить право оказаться там, рядом с ним. И еще... Он знает каждый наш шаг и ждет от нас решительных действий и поступков. Утром, на третий день, Джохар снова стал другим. Он как будто суровел на глазах. Вместо семнадцатилетнего прекрасного юноши-бедуина на белом ложе возлежал бог войны, грозный Марс со следами сражения на опаленном лице. Пальцы его левой руки были свободно опущены, указательный палец правой, как указующий перст, показывал вниз. Казалось, он приказывал продолжать газават командирам, пришедшим прощаться с ним в этот день, подтверждая единство Всевышнего.
        Я сидела в соседней комнате и слышала, как приходили и уходили его боевые товарищи. Те, кто меня знал, заходили ко мне выразить соболезнование, хотя в соболезновании нуждались тогда мы все. Пришел и Шамиль Басаев, увидев Джохара, он заплакал, потом долго молился... Упал без чувств Мавлен Саламов. Верный Мавлен, который в годовщину Дня Независимости поднялся на воздушном шаре, размахивая чеченским флагом.
        Все еще не было решено, где хоронить Джохара. Амхад категорически возражал против Ялхороя. "В России знают, что там находится башня и родовое кладбище Джохара. Если вас не разбомбят по дороге, то разбомбят, когда будете хоронить. Это долина - очень открытое место, вас там будет видно, как на ладони. Если вам все-таки повезет, и вы вернетесь оттуда живыми, Джохара все равно нельзя там оставлять одного без охраны, его могилу могут осквернить русские, Лучше я его под грушей у себя в саду похороню, и сам буду охранять, чем так рисковать!" Я обняла Амхада. Он говорил чистую правду, на следующее утро Ялхорой бомбили весь день.
        По российскому телевидению говорили о возможной гибели уже трех человек: Магомета, Хамада и Джохара. Сказали даже про то, что там была и я (меня отбросило взрывом ракеты на расстояние 50 метров). Но все это было на следующий день. А тем вечером мы поехали на встречу с Зелимханом Яндарбиевым. 23 апреля ГКОЧРИ официально сообщил о уже было сообщено о факте гибели Джохара, на следующий день Зелимхан собирался провсти первую пресс-конференцию для иностранных журналистов. После длительного обсуждения решили, что на пресс-конференции факт гибели первого президента придется констатировать мне, чтобы предотвратить всякую возможность возникновения слухов. Мне было нелегко принять это решение, утешало только то, что я смогу сказать все, что я думаю об этой войне. И еще я очень надеялась, что мои слова услышит весь мир. Пресс-конференция была назначена на 24 апреля, то есть на завтра, а ночью мы должны были тайно похоронить Джохара. Одновременно еще в двух местах организовались его похороны, чтобы навести противника на ложный след, если вдруг захотят вскрыть могилу. В два часа ночи за нами приехали две машины, одна из них была "Газель" то есть микроавтобус. В нее мы положили Джохара. В "Газель" сели я, Муса, Лечи, Ахмет и Висхан, племянник Джохара. Всего нас было девять человек, один из них молодой ополченец-мулла. Долго мы ехали через темный лес, пересекали какие-то дороги, поляны и наконец выехали к сельскому кладбищу. Над нами проносились снаряды, небо озарялось заревом далеких пожарищ. Меня с Джохаром оставили за оградой, все остальные пошли копать могилу. Я сидела, оцепеневшая от холода, усталости и неизбежности, что сейчас должно было произойти. Огромные деревья с голыми ветками стояли вокруг под обвившимися лианами омелы, как под накинутыми траурными платками. Внизу, у подножия, клубился густой туман, в нем все приобретало фантасмагорические, чудовищные очертания. Вдруг какая-то большая ночная птица, резко вскрикнув, упала с дерева в глубине леса. Я вздрогнула от ужаса. Я не спала уже третью ночь, но спать совершенно не хотелось. Так и сидела возле него, окоченевшая, до тех пор, пока где-то глубоко внутри не начали появляться цветные картины. Не знаю, откуда они появлялись, я ведь не спала, может быть, я видела то, что мне показывал Джохар?
        Цветущие молодые сады, между ними уютные небольшие домики, по многочисленным тропинкам среди газонов и цветов шли к голубым прозрачным водоемам люди в белых одеждах, отдельно мужчины и отдельно женщины; их поступь была неслышной, а шествие медленным и умиротворенным. Я открыла глаза, это были грезы наяву...
        Ко мне подошли и повели показать, как тщательно, строго по правилам, вырыли яму для могилы. Рядом было много таких же свежих могил. За эту войну каждое чеченское кладбище увеличилось в несколько раз. Села сокращаются, а кладбища растут. Как бы скоро не оказалась вся небольшая чеченская земля сплошным кладбищем с зелеными, звенящими под ветром, железными флажками шахидов на высоких древках. Таких же стройных, как те юноши, которые лежат под ними. Иностранные журналисты, когда приезжали снимать нашу "танцующую революцию", любовались "образцом мужской красоты", так называли они наших гвардейцев. Сколько таких "Ален Делонов" лежат тут? От президентской гвардии осталась только половина...
        Медленно возвращались мы между могилами обратно. Туман чуть посерел, сейчас должны прийти за Джохаром. Но разве можно хоронить Президента без его народа, которому он на Коране поклялся в вечной верности? Да еще ночью, тайно, как преступника? Ведь мусульмане потому и торопятся с похоронами, чтобы успеть это сделать при свете дня... Бессильные слезы начали вскипать где-то глубоко внутри меня, сейчас они выплеснутся наружу. Я не хотела оставлять его одного в этом мрачном лесу. За Джохаром пришли, молча, с поникшими головами, встали вокруг... Им было так же тяжело, как и мне. Подняли. "Сейчас мое сердце разорвется", - успела подумать я, как вдруг ослепительный свет появился откуда-то сверху, из-за моей спины. Яркие лучи переливались на деревьях, падая розовыми и сиреневыми косыми потоками, в которых мерцала каждая мельчайшая частица воздуха. Сияли ветки, сверкала алмазами росы изумрудная трава, а над нашими головами гремел хор из тысячи птичьих голосов, кажется, со всего леса. Поблескивающим, звенящим облаком зависли птицы в вышине прямо над нами, а голоса их все набирали силу, то рассыпаясь на отдельные переливчатые восторженные трели, то соединяясь вновь в едином торжествующем гимне. "Они прилетели его проводить", - успела подумать я, потрясенная сияющей красотой, которая разлилась вокруг, и вдруг поняла: "Они его встречают!!!" Провожаем мы, он уходит из нашего жестокого мира людей в этот божественный мир света и любви.
        Джохара понесли прямо в сияющие лучи, а я побежала посмотреть поближе на деревья, рассеченные их розовыми и сиреневыми сверкающими косыми потоками. Неужели и рядом я увижу те же прекрасные лучи или это только оптический обман и при приближении они рассеются? Удивительно, но и при ближайшем рассмотрении верхние розовые полосы лучей резко граничили с нижними, сиреневыми. Светилась каждая частица воздуха, коры, каждая пылинка жила сама по себе. "Жизнь - везде!" - сверкнула во мне догадка, и счастье переполнило все мое существо.
        Время пролетело, как один миг. Вернулись ребята. "А ты видела, как они встречали нашего Президента? - у Висхана блестели мокрые от слез ресницы, но это были слезы радости. - Мы похоронили только его тело. А Джохар шагнул от нас прямо в небо". Сама природа, ожившая и прекрасная, распахнула ему свои объятья, его встречал сам Всевышний. Чего стоят наши мелкие человеческие земные радости и горести по сравнению с тем, что мы только что увидели. В нас словно влились новые силы...

 Далее

ЧАСТЬ V     ГЛАВА 41 - 45

на главную в legarhan