В СОДЕРЖАНИЕ
ПРЕДЫДУЩАЯ ЧАСТЬ III ..гл.20-29
                                                                                            (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

ЧАСТЬ IV  

ГЛАВА 30  

        Опять я ехала на войну и вспоминала свой сон, в котором моя мама бесшумно поставила возле моей кровати поношенные солдатские ботинки, а потом я целовала "его" глаза, соленые от слез... Я так и проснулась с ощущением соли на губах. Мне было невыразимо жаль Джохара, я чувствовала, как ему одиноко, хотя он постоянно был с людьми. Ведь перед ними он должен был являть собой пример мужества, стойкости и, самое главное, непоколебимой веры в победу даже в те дни, когда горели его любимые села и города, а горькая долгожданная свобода расстреливалась и давилась российскими танками. Бомбы с оглушительным воем неслись на крошечный клочок земли, называемый Ичкерией, и казалось, уже некуда им падать и нечего взрывать. Все сожжено и разбито. На черный обугленный город страшно смотреть. Пустыни вымерших улиц, скелеты обвалившихся домов. Воздух пропитан тошнотворным, сладковато-горьким смрадом. Горечь стояла в горле, проникала во все поры и оставалась глубоко внутри. Каким же чудом в этом аду, где не выдерживали бетонные стены, плавился камень и взрывались дома, могли остаться в живых люди, не защищенные дзотами, бомбоубежищами, броней танков и самолетов? Как сумели они противостоять огромной России?
        Сухопутных и десантных войск уже не хватало, с берегов Тихого океана шли подводники, с крайнего Севера, из Якутии - отовсюду призывались войска. Мальчишки призывного возраста скрывались от повесток в армию и бегали по всей матушке России. Их отлавливали, отправляли в дисциплинарные батальоны, сажали в тюрьмы, избивали в воинских частях и насильно, под конвоем, везли на страшную и непонятную войну в Чечню - убивать. Убивать во имя сохранения территориальной целостности России и соблюдения ее конституции. Как сложно определить то, за что российскому парню надлежит умереть. Во Вторую мировую, вставая в полный рост и бросаясь в атаку, кричали: "За Родину-мать!", "За Сталина!", наконец. А теперь что кричать? "За соблюдение самой продажной твари - конституции?" Продажной, потому что она отправляла своих сыновей на лютую смерть ради себя самой, вместо того чтобы защитить их своими законами. На кой ляд создана она в таком случае?
        Призывников не хватало. Из тюрем под расписку выпускали уголовников, не отсидевших до конца свои сроки, и отправлялись туда же, на чеченскую бойню, - по другому эту войну уже не называли. Восемнадцатилетние мальчишки, вчерашние выпускники школ, попадали в преисподнюю. В действующей армии, где царили уголовники и их законы, мальчишек избивали, насиловали, превращали в полулюдей. Командиры с бывшими зеками не справлялись. Они получали нищенскую зарплату, которую порой задерживали на несколько месяцев. Чтобы прокормить свои семьи в полуголодной России, начальство продавало военное имущество, оружие перекупщикам в Ставрополье, Дагестане, Чечне. Впоследствии оно попадало к чеченским ополченцам.
        Воинские части воевали под разными флагами: одни - под российскими, другие - под красными - бывшими советскими, а некоторые - под черными, с черепом и скрещенными костями для устрашения, придуманными ими самими. Нередко воинские части сражались между собой и посылали снаряды друг в друга. Разложение России зеркально отражалось в моральном облике армии. Мародерство не скрывалось. Командиры, у которых был транспорт, вывозили из оставленных чеченских домов мебель, ковры, холодильники, телевизоры. Танкисты сидели в танках на коврах, обложенные подушками. На пальцах у многих солдат-наемников сверкали бриллиантовые кольца и перстни, на шеях болтались золотые цепочки. Они грабили беженцев, пьянствовали, накачивались наркотиками. Хватали на улицах ни в чем неповинных людей, искали боевиков, определяя их по мозолям на пальцах и синякам на плече от ношения огнестрельного оружия. Увозили и расстреливали людей на консервном заводе, выполняя завет царского генерала, "покорителя" Чечни, Ермолова: "Хороший чеченец - мертвый чеченец, чем больше расстреляешь, тем меньше останется". Убивали без суда и следствия - за косой взгляд, за смелое слово, просто потому, что "рожа" не понравилась. Фильтрационные пункты, концентрационные лагеря располагались не только в Чечне - в Минводах, Ставрополе, Моздоке. Кто их считал, погибших? 120 000 - это только приблизительная, заниженная цифра. И не зря первые бомбежки Грозного и мирных беженцев, покидавших Чечню, дали такой прилив добровольцев. "Оружия!"- стискивая зубы, требовали они, глядя, как сбрасываются бомбы на невинных людей. "Оружия!" - скандировали толпы на площадях в объединяющем порыве ненависти и негодования, делавшем братьями вчерашних кровников.
        4 октября 1995 года, наконец-то мне и Деги предоставилась возможность выехать в Чечню. Нас встречали в Киеве, в Баку, везли через Дагестан украинцы, азербайджанцы, дагестанцы, чеченцы - люди разных национальностей. Все старались помочь, чем могли. В маленький автобус в Хасав-Юрте набилось много народу. Я сидела на заднем сиденье, скромно одетая, отвернувшись к окну и закутав лицо теплым шарфом. Документы на девичью фамилию вместе со всеми остальными прошли незамеченными, периодические проверки на блокпостах беспокоили меня меньше, чем любопытные взгляды пассажиров. Меня все знали в Чечне, а любая конспирация, как я убедилась, не выдерживала испытания у чеченских женщин. Больше всего выдавал голос, надо было молчать любой ценой, иначе каждое слово могло оказаться роковым. Чтобы избежать расспросов я, съежившись у окна, демонстративно покашливала и придерживала у горла шарф. Вскоре мне действительно стало тяжело: воздух в автобусе нагрелся и меня бросило в жар. Как завидовала я тем, кто сидел, раздевшись и свободно откинувшись. Долгих 2 часа ехал автобус до города, а там мы пересели в легковую машину.
        Грозный потряс меня своими руинами, я его не узнавала. Черные, мрачные, обвалившиеся стены с обгоревшими проемами вместо окон, какие-то пустоты, провалы там, где прежде возвышался прекрасный город. Зданий, которые были украшением улиц, не существовало. Я ехала, ясно ощущая нереальность окружающего, это был страшный сон, от которого никак не можешь очнуться. Каждый метр был обагрен кровью бесчисленных жертв... Обугленные деревья - расщепленные взрывами, искореженные - казалось, безмолвно взывали о пощаде, простирая к небу черные руки-ветки.
        После ночи, проведенной у друзей, меня отвезли в селение Рошни-Чу, в гостеприимный дом Даяна, многочисленное семейство которого знала вся республика. К нему приезжали журналисты, в нем часто велись переговоры о перемирии. Дом стоял на смертельно острой грани двух враждующих миров. Дочери Даяна принимали огромное количество гостей, стирали военную форму, сушили ботинки, убирали, гладили, готовили круглосуточно. Хозяевам терпения было не занимать. Здесь останавливался иногда Магомет Хачукаев, телохранитель Джохара и мой названный третий сын. Вот здесь, в этой самой комнате, возможно, на этой кровати спал он всего месяц назад. Всю ночь, не сомкнув глаз, я думала о нем...8 октября. Как могло случиться, что он погиб так нелепо и неожиданно?
        Самолеты налетели внезапно, с четырех сторон, и устремились на дом Даяна. Это была цель, определенная заранее. Конечно, предательство... В доме у Даяна должен был состояться военный Совет во главе с Джохаром. Совершенно случайно он с командирами выехал на час позже и, подъезжая к селу, увидел пикирующие с ревом самолеты и клубы черного дыма.
        Рассказывают, что Магомет сидел за столом с младшим сыном Даяна Ахметом и еще одним бойцом. Ахмет был самым младшим в президентской гвардии, когда он поступил в нее, ему исполнилось всего 17 лет. Ахмет не успел еще вырасти и был похож на хорошенькую смущающуюся девочку с темными глазами и розовым лицом. Лучшие ребята днем и ночью, в дождь и стужу, служили Ичкерии, рискуя жизнью, ничего не получая взамен. Старики гордились ими, потому что могли сказать: "Мой сын рядом с Джохаром!" Магомет с Ахметом только принялись за жижиг галныш, как раздался первый, самый сильный удар разорвавшейся рядом с домом бомбы. Они кинулись к двери, но были остановлены ракетами, которые неслись из пикирующего самолета. Ослепительно белое пламя, страшный удар, ракета ворвалась прямо в дверь... Три часа, Магомет, не приходя в сознание, умирал, обвязанный бинтами. Осколки ракеты задели ему голову, так же, как и Ахмету, который просто чудом выжил.
       Смерть Магомета неожиданно показала, как много людей любили его. Он считал своим долгом помогать всем. Республика знала его и плакала вместе с нами. В Гехи-Чу я видела кассету с записью митинга в Грозном. Разрывающие душу слова говорили о нем совершенно неизвестные нам люди. Красивая девушка медленно читала посвященные ему стихи, сжимая губы, пытаясь произносить строчки с мужественной твердостью, но слезы текли и текли по ее щекам. Мне было очень тяжело, я не могла спасти его, да он бы и не захотел другой судьбы. Наконец-то он соединился со своей юной матерью, которая, конечно, давно ждала его на небесах.

        В Гехи-Чу я познакомилась с людьми, о которых стоит рассказать отдельно. Мы жили в новом кирпичном доме, только что достроенном Рашидом, младшим братом Магомета Жаниева, военного прокурора республики. Звание военного прокурора он получил недавно, в условиях военного времени. Верных людей с юридическим образованием и стажем работы практически не было. Жаниев стал для Джохара поистине находкой. Небольшого роста, с горящими черными глазами, стройной подтянутой фигурой, он был, как живая ртуть. Огромные усы, которые начинались, как у всех мужчин, под носом, опускались двумя широкими черными гирляндами к подбородку, совершали там немыслимый вираж и взмывали вверх, к самым кончикам ушей. За эту диковинную красоту и бесстрашие в республике его прозвали "Аьрж йовсар" ("Черный дьявол"). Залихватские усы радикально отличали его от окружающих и являлись предметом особой гордости. Увидев их только раз, забыть было уже невозможно. Наверное, таким был поэт-гусар Денис Давыдов, герой Отечественной войны 1812 года. Магомет Жаниев обладал мужеством и храбростью, несоизмеримыми с его маленьким ростом. Веселые глаза смотрели на все вокруг с неизменным доброжелательством. Он носил красивые облегающие черные кожаные штаны (назвать их брюками не поворачивается язык), и такой же ослепительный, с погонами, кожаный френч, туго перетянутый в талии ремнем с кобурой. Однако наблюдательные сельчане поведали нашей охране, что в свой экстравагантный наряд он торжественно облачается исключительно к приезду Джохара. И тогда видно его было на белом снегу за версту. Жаниев с восхищением, как ребенок, смотрел на Джохара, ловя на лету каждое его слово. "Он бы жизнь за него отдал, не задумываясь", - часто убежденно повторяла его сестра Раиса. И ее темные глаза, обычно задорно искрящиеся, становились задумчивыми.
        Вместе с Джохаром они готовили материалы по делу о геноциде чеченского народа для военного трибунала над руководством России. Он выступал с такими смелыми и резкими заявлениями в связи с будущим судом над российскими военными преступниками, что даже самые хладнокровные из обвиняемых теряли самообладание, заканчивая всегда так, словно ставил твердую и размашистую подпись: "Магомет Жаниев, военный прокурор Чеченской Республики Ичкерия".
       Недавно отстроенный дом, в котором мы жили, не обогревался (котел не успели поставить) и поэтому мы с Дуки и младшим сыном Деги спали в маленькой, самой теплой, комнате, которая прилегала к стене кухни. Магомет Жаниев с нашим племянником Висханом и старшим сыном Овлуром ночевали в холодной, как ледник, спальне, с большими окнами, выходящими на улицу. Это было необходимо для охраны, но Боже, как же там было холодно! Они спали, не раздеваясь, в камуфляжной форме, рядом лежали автоматы.
        Каждое утро начиналось одинаково. Приходила Раиса с двумя дочками, и они принимались за хозяйство. Девочки гремели ведрами, носили с речки ледяную воду для умывания и мытья полов. Раиса колола во дворе дрова, нередко мокрые после дождя, а порой их приходилось выгребать из-под снега. Потом принимались раздувать огонь в печке. Лариса, старшая дочка Раисы, мыла пол в большой кухне-столовой-прихожей. Все объединяла в себе эта комната с одинокой печкой в углу, большими окнами, выходящими на овраг, по дну которого текла река. Неподалеку, с правой стороны, синели пологие склоны гор. Они постоянно, со странной силой притягивали мой взгляд. Теперь мне кажется, что то странное ощущение было вызвано смутными предчувствиями того, что должно было произойти там вскоре.
        Однажды в середине ноября мне приснился связанный с тем местом сон. Я брела в сером, удушающем, низко лежащем ядовитом тумане, люди вокруг меня падали и оставались лежать на земле, не в силах подняться. Туман доходил до пояса и быстро поднимался. С необыкновенной ясностью я вдруг поняла, что здесь использовали химическое оружие, и начала торопливо поднимать людей. Я вела их в гору, а они еле передвигали ноги, несколько человек остались лежать на земле. Мы поднялись на тот самый склон, на который я так часто смотрела, тумана там не оказалось. Мы были спасены! И вдруг... Я обернулась и ахнула от того, что предстало перед моими глазами. Это было словно обещание: ослепительное солнце золотило огромные поля пшеницы, раскинувшиеся до самого горизонта. Шла уборка урожая, счастливые и веселые мужчины и женщины с детьми несли с полей полевые цветы и снопы пшеницы. Праздник озарял лица. Ясный золотистый воздух пронизывал все вокруг, он был, казалось, живым светом...
        Я привезла Джохару свои статьи, опубликованные в литовских газетах, и последнюю - в украинском журнале "Дружба народов", кассеты с моими выступлениями о войне на радио. Он всегда старался сдерживать мой воинственный пыл, боялся, что я наживу себе много врагов. "Ну, пока меня не было рядом, чувствую, ты, наконец-то, успела сказать все, что хотела..", - усмехнулся он. Но по всему было видно, что Джохар доволен. Как всегда, сильно прижимая ладони, похлопал Деги по спине, подержал его голову в руках, как бы проверяя сохранность, и удивился: "Уже мужчина! За лето так подрос..." Я привезла его любимые пряники, в который раз удивляясь непритязательности вкусов этого человека, чувствуя нежность и любовь к нему, как к ребенку, которому в детстве не досталось сладкого. Он весело шутил и смеялся. Люди внимали каждому его слову, передавая услышанное из уст в уста. Джохар был для них олицетворением мужества и стойкости, не позволявшим себе ни на минуту расслабиться. Ведь многие потому и верили в победу, что верил он.
        С противоположного берега наш дом и все, что происходило в нем, были видны, как на ладони, при желании любой мог с легкостью выследить Президента. Он часто исчезал, иногда на целую неделю, проводя длительные рейды в горах. С собой брал Магомета Жаниева, нашего племянника Висхана, старшего сына Овлура, иногда и младшего, Деги. За рулем обычно сидел Руслан, родственник Жаниевых. Приезжавшие к нам люди хотели сфотографироваться рядом с Джохаром, снимались и со мной, хотя я не очень любила эти групповые фотографии. Во время войны страсть к ним превратилась в какую-то манию, может быть потому, что только на этих снимках очень часто и можно было увидеть тех, кто еще совсем недавно был жив. Так же, как и раньше, я постоянно ловила передачи радио "Свобода", запоминала или даже записывала их и потом пересказывала содержание Джохару.
        Мы жили в доме Рашида одни, Раиса с девочками ночевала у Башира, домов через пять от нашего, на противоположной стороне улицы. Они сновали между домами взад-вперед в одних платьях, с раскрасневшимися лицами, не обращая внимания на дождь, холод, грязь или снег. Сорокалетняя Раиса была простой чеченской женщиной. Она временно жила у братьев, поссорившись с мужем. По всем приметам было видно, что Раиса его очень любит. Да и он давно искал примирения. Ее дочь Ларису я очень жалела. Эта семнадцатилетняя девочка плакала иногда потихоньку: год назад ее жених, служивший в президентской гвардии, погиб при защите Президентского дворца. Однажды она плакала особенно горько. Я, как могла, старалась ее утешить, без слов обняв за трясущиеся плечики. Лариса пожаловалась мне, что тетя отругала ее за слезы и сказала, что если бы умерла она сама, ее гвардеец из-за нее так не убивался бы. На следующее утро со счастливым лицом она появилась у нас в доме и рассказала, что впервые ей приснился ее жених. Он был очень красивый, совсем как живой. Комната озарилась от света, исходящего от него. Жених долго с любовью смотрел на Ларису, а потом сказал, что если бы умерла она, он бы тоже умер. "Видишь, он тебя и оттуда любит и утешает", - сказала я.
        Раиса была грубовата со старшей безответной Ларисой и совсем по-другому, нежно, относилась к младшей дочери, которая была уже ростом с мать, но постоянно к ней ластилась. За Ларисой так и осталось детское прозвище "пушка" (от слова "пушок"), Раиса ее иначе не называла. Джохар же, как всегда, чуткий к чужим обидам, еще до моего приезда потребовал взрослую девушку "пушкой" не называть и учредил для нарушителей штраф 50 тысяч рублей. Раиса, обмолвившись невзначай, краснела и терялась, поскольку штраф он брал не шутя, а собранные деньги, добавив от себя, отдавал Ларисе. Впрочем, досада матери компенсировалась тем, что штраф взимался и с нас, но только в больших размерах, а Раиса, как всякая чеченская мать, должна была собрать дочери хорошее приданое. Постепенно это превратилось в игру, но чаще всех все же попадалась Раиса.
        Дочки и я упрашивали Раису вернуться к мужу, а она кокетливо упиралась, но было видно, что эти разговоры ей очень нравятся. Вся работа по дому, и мужская, и женская, лежала на ней. Она к этому привыкла и считала нормальным то, что меня возмущало. Ее братья в ответ на мои упреки только посмеивались: "Ничего, у нее силы на все хватит!" Даже когда наша машина застряла, они шутили: "Сейчас Раиса придет, машину толкнет, и она поедет!" Как-то раз Раиса краснея, призналась мне: "Мой муж меня очень жалел. Иногда даже ласково называл: "Коровушка ты моя, коровушка". Это не удивительно, есть древние женские имена, на разных языках обозначающие это домашнее мирное животное, которое по сути своей является символом дома, уюта, доброты и плодовитости. Она показала мне тайком его фотографию, а последним, самым решающим и неопровержимым подтверждением его чувств явились стихи, которые он сам написал и передал ей. Они были о любви. Ну какая женщина в такой ситуации устоит?! Раиса сияла и повторяла вполголоса некоторые строки. В конце концов "неприступная крепость" сдалась. Перед нашим переездом в другое село она уехала к мужу, а позже передала мне от него привет и благодарность за участие.
        Жить в доме Рашида стало невозможно из-за холода. Воспалением легких заболел Овлур, кашлял и чихал младший сын. Не будь у меня антибиотиков, положение стало бы и совсем критическим. В конце концов какой-то непонятной болезнью заболела и я, возможно, из-за речной воды: обложило язык, он распух и очень болел изнутри. Я чуть не умерла из-за того, что три дня не могла говорить. "Вот это, наверное, и называется "типун на языке", вскакивает, когда много говоришь", - шутил надо мной Джохар. Больной Овлур с высокой температурой не мог больше ночевать в ледяной спальне, он попробовал составить стулья и как-то устроиться на них в зале, рядом с нашей маленькой комнатушкой. Ему казалось, что так будет теплее. Тогда Джохар уложил всех больных на нашу кровать, а когда я отправилась занимать освободившиеся стулья в зале, махнул мне рукой: "Голодранцы всех окраин, гоп до кучи!"
        Следующую ночь мы провели уже в доме Вахи Ибрагимова, в селе Шалажи. Ехали на уазиках, объезжая блокпосты, по каким-то взгорьям и долинам, по каменистому руслу реки, по грязи и жидкому снегу. Машины то спускались с дорожной насыпи, то, с трудом буксуя, поднимались на нее в полной темноте, рискуя опрокинуться. Эта ужасная дорога все перевернула во мне. А Джохар ездил каждую ночь на гораздо большие расстояния, несколько раз совершал недельные рейды в горах, по бездорожью, под обстрелом и бомбами.
        Дом Вахи Ибрагимова, в котором мы поселились, стоял в глубине двора. Соседи не заглядывали сюда, зная, что здесь находятся раненые ополченцы. Все лето Ваха сам выхаживал, кормил и даже купал их, отправив женщин с детьми подальше от войны. Знакомые заходили обычно в небольшой дом у ворот, а задний двор с огородом посещало полсела. До темноты гремели ведрами сельчане, набирая воду у кристального ключа, не догадываясь, кто находится совсем рядом. Ваха, высокий, с мужественным лицом и густой русой шевелюрой, был, как и отец его, хорошим хозяином. Его отличали редкий ум, мужество и доброта. Они подолгу беседовали с Джохаром. С неизменной мягкостью отстаивавший свою точку зрения, он умел настоять на своем, не обижая собеседника.

ГЛАВА 31

        Никто не должен был знать, где живет Президент. Когда к Джохару приезжали люди, они останавливались в доме его помощника Мовлена через несколько улиц от нас. Обычно Джохар сам приезжал к ним, чтобы никто не догадался, что мы живем неподалеку, нельзя было торопиться. Встречи с журналистами, как правило, происходили в селе Рошни-Чу при участии нашего старого знакомого Даяна.
        В те дни, накануне нового года, совершенно неожиданно для российских генералов Салман Радуев начал стремительный штурм второго по значению города - Гудермеса. На следующий после штурма день через все блокпосты пришла связная Лида Радуева - жена Салмана Радуева, племянница Дуки, с донесением от мужа. Она была на седьмом месяце, но торопилась обратно, на другой конец республики, в горящий Гудермес. К сожалению, мне не довелось увидеть ее тогда, но мужеством этой молодой женщины я не раз еще восхищалась. После четырех дней упорной обороны Гудермес пришлось оставить, но в планы командиров и не входило удерживать его. Жаль было превращать в руины, подобно Грозному, красивый город, а иначе российская армия воевать не умела. Мы показали, что у нас есть силы, сводки тех дней были похожи на горящие языки пламени.
        Беспрецедентные выборы Доку Завгаева были еще одним звеном лжи в нескончаемой цепи российского абсурда. Но вязли в ней именно те, кто так тщательно ее готовил, "паук сам запутался в своей паутине".
        Все хитроумные расчеты опрокидывали "презирающие смерть", на такую всеобщую самоотверженность новоявленные "Макиавелли" не рассчитывали. Кроме того, хитрость иногда настолько походила на тупость, что это вызывало удивление.
        Республика была расколота надвое, половина ее оккупирована, другая под нескончаемый грохот бомбардировок вела кровопролитные бои. 300 000 человек стали беженцами, 120 000 - убиты, десятки тысяч в российских тюрьмах и фильтрационных лагерях подвергались пыткам и уничтожались. И в это "благословенное время" устраивались "всенародные, всеобщие, свободные" выборы!
        Иностранные журналисты, объехав несколько десятков чеченских оккупированных сел в поисках пунктов для голосования, так ничего и не нашли. А Доку Гапурович гордо на весь мир заявил о том, что 99 процентов населения участвовало в выборах. Не осмеливаясь назвать себя президентом, он, скромно потупив черный взор, назвался "главой временного правительства". За него голосовала вся армия оккупантов, против - памятники на свежих чеченских могилах, устремляя вверх, прямо в пасмурное кавказское небо, высокие древки с маленькими жестяными зелеными флажками-флюгерами - свой джихад.
        Новый 1996 год Президент встречал в селении Гехи-Чу вместе с жителями. Был накрыт стол. Детям раздали заранее приготовленные новогодние подарки. Джохар поздравил сельчан. Ответную речь произнесла молодая женщина из местных. Там находились и российские журналисты, привезенные Магометом Жаниевым. Мне запомнился один из них - Ильяс Богатырев, корреспондент популярной телевизионной программы "Взгляд". Я прочитала свои стихи, очень хотела, чтобы они были услышаны в России.

                РОССИЯ
С высочайшего позволения,
С молчаливого соглашения,
С запоздалого удивления
Миллионы лежат в гробах!
И слоями засыпаны в ямах,
В придорожных лежат канавах,
В потемневших от крови реках,
В почерневших от дыма лесах.
Замордованы и зарыты,
Как собаки, песком прикрыты,
С верой в нашу правду убиты
Без суда, по приказу и так...
А мы святы, чисты и невинны,
Мы гуманны, добры и наивны.
Столько лет им поют ветры гимны
Все не знаем, за что их и как.
Не отмыть и слезами кровавыми,
Нашу совесть над этими ранами,
Преступлениями небывалыми,
Будет вечным укором их прах...
Виноваты мы все - благодушные,
И приказу бездумно послушные,
Осторожные, равнодушные,
С этой памятью жить теперь как?

1983 год

        После официальной части Джохар в соседней комнате звонил по спутниковому телефону и поздравлял ополченцев и командиров, а мы беседовали с Ильясом, гадая, что же принесет нам год Красной Крысы...
        9 января - рейд Салмана Радуева в Кизляре (Дагестан). Он нанес неожиданный удар по расположению воинских частей в тылу российской армии. Телезрителей поражали ответы Радуева и его людей журналистам. Если в облике героя буденновских событий Шамиля Басаева, в его мужественной готовности умереть сквозила печальная обреченность человека, вынужденного пойти на крайний шаг, то в фанатизме Радуева необходимости не было. Он был порождением войны и страшен переполнявшей его радостью самоотречения.
        Россия содрогнулась, впервые всерьез задумавшись о том, сколько подобных людей породила жестокость войны. А как только не клеймили нас средства массовой информации за рубежом! Отчаяние обездоленных угрожало благоденствию государств, угнетавших малочисленные народы. "В каждой семье есть свой скелет в шкафу", - говорят англичане.
        Автобусы с отрядом Салмана Радуева и заложниками тронулись в путь. Заложники махали в окна автобусов белыми платками, наивно полагая, что все обойдется так же, как в Буденовске, когда Шамиль заставил Россию остановить войну и пойти на переговоры. Но мы-то понимали, что во второй раз Россия вынуждена будет любой ценой сохранить лицо перед мировым сообществом. Смутьянов, посмевших противостоять огромной державе, нужно примерно наказывать.
        Ровно в 5 часов по телевидению сообщили, что в результате обстрела с вертолетов движение автобусов остановлено. Салман Радуев, захвативший в заложники милиционеров с поста, заблокирован в селе Первомайское. Вокруг села стянуты пехота, артиллерия и дагестанская милиция, прибывают все новые воинские подразделения, специализирующиеся на захвате террористов, - "Альфа", "Витязь". К бою готовились ракетные установки. Пока, для отвода глаз, велись переговоры, вокруг села минировали пути возможного отступления. Над селом постоянно кружили вертолеты, пуская по ночам осветительные ракеты над прилегающими полями. Переговоры, как и предполагалось, закончились ничем. Время тянули для того, чтобы успеть убедить общественное мнение в неизбежной необходимости штурма. "Заложники, - трубили средства массовой информации, - уже расстреляны, спасать некого". Осуществление операции было возложено на генерала Барсукова.
        Дуки, который и без того всегда мало ел и спал, совсем потерял аппетит и сон. "Неужели они все погибнут? - умоляюще спрашивала я его. - Неужели никто не придет к ним на помощь?" Он отмалчивался, но я слишком хорошо знала его, чтобы не догадываться, что готовится операция, о которой никто не должен знать. Джохар, как всегда, уезжал по ночам, в расположение наших ополченцев, а вернувшись, отвечал на многочисленные звонки по телефону, иногда давал интервью американскому радио, радиостанции "Свобода" и другим. Когда его спрашивали, действовал ли Салман Радуев по его приказу, он отвечал кратко: "Он выполнял боевой рейд по тылам противника, точно так же, как это делает Россия на территории Чеченской Республики Ичкерия". Разумеется, в боевую операцию по разгрому военного аэродрома не мог входить захват Кизлярской больницы, это понимал каждый. К тому же целью России было заставить весь мир думать о нас, как о неуправляемых и непредсказуемых террористах, и этим оправдать войну. Но не мог Джохар, с его благородной натурой и верностью кавказским обычаям, отказаться от действий своего командира, то есть поступить так, как поступил бы на его месте любой настоящий политик.
        Как ни старалась, я не смогла сомкнуть глаз, впрочем, как и все в те дни. Но, забывшись, незадолго перед рассветом, увидела заброшенное старое кладбище и две стоящие рядом ухоженные могилы - моей мамы и бабушки. Они были покрыты новыми, зеленого цвета, мусульманскими ковриками для молитвы, а в изголовье каждой из могил горело по яркой свече, освещая все кладбище. Я воспряла духом. "Вот увидите, все будет очень хорошо, - уверяла я окружающих. - Нам помогут друзья-мусульмане из далеких стран и 2 свечи - это двойной успех в безнадежном деле".
        И вот, в тот же день, в Турции захвачен теплоход "Аврасия" с российскими пассажирами - помощь мусульман. Но это происшествие лишь подлило масла в огонь. Выдвинутое ими требование - остановить войну в Чечении, как и заявления Салмана Радуева, повисли в воздухе. Российские спецслужбы акцентировали внимание мировой общественности на показаниях одной из пассажирок, сбежавшей якобы в момент захвата. С расширенными глазами, сопровождая повествование интенсивной жестикуляцией, "заложница" взахлеб рассказывала о "пережитых ужасах". Джохар мгновенно узнал ее на экране и попросил принести из архива удостоверение агента российских спецлужб. Оказалось, что год назад она было задержана в Грозном чеченским МВД, а затем отпущена без документов. "С женщинами мы не воюем, - смеялся Дуки, - но доказать, кем является эта подсадная утка, необходимо". Женщина мгновенно исчезла с экранов. "Аврасию" сдали добровольно, без единого выстрела, ни один из пассажиров не пострадал. Но в умы телезрителей уже врезалась картина облитой солнцем палубы и сияющих лиц отважной семерки. Духом непокорности веяло от них. Стреляя в воздух из автоматов, они не пугали, а подтверждали торжество свободы. Теплоход был освобожден по личному приказу Джохара Дудаева во время переговоров с "Аврасией".
        Люди, затаив дыхание, ожидали дальнейшего развития событий. На экранах телевизоров крупным планом мелькало лицо пожилого дагестанца, отпущенного Радуевым в качестве парламентария. Слезы катились по его щекам: пятнадцатилетняя дочь осталась заложницей, а он не мог вернуться обратно. Операция по уничтожению уже началась...
        "Позабавило" россиян утверждение Бориса Ельцина о том, что вырваться из окружения никому не удастся. Видимо, после беседы с генералом Барсуковым, он на "полном серьезе" уверял, что каждый террорист "на мушке" у закрепленного за ним снайпера. "38 террористов - 38 снайперов, террористы передвигаются и снайперы передвигаются." Несколько дней безостановочного ракетного обстрела, бомбежек, непрерывный артиллерийский обстрел клочка земли и вдруг - непостижимо! - молниеносный прорыв. Спаслись сами и спасли заложников, которые неожиданно "восстали из мертвых". Более того, для спасения их жизней "террористы" прикрывали беззащитных людей собой, шли впереди по заснеженному минному полю, подрываясь на минах и прокладывая путь своими телами. Состоялась, наконец, встреча счастливого отца с его пятнадцатилетней дочерью, спасенной "террористами". Четверо из них погибли, защищая девочку от пуль. (Впоследствии она вышла замуж за одного из участников операции.)
        Мир был изумлен. Кто мог выйти живым из тройного кольца окружения элитными спецчастями, из-под лавины огня, обрушившейся на маленький поселок? Но они вышли! Уже в который раз открылась миру отвратительная непростительная ложь российских средств массовой информации, позволяющая безнаказанно убивать на глазах у всего мира. И, конечно, значительную роль сыграла помощь отряда бойцов-добровольцев под командованием Шамиля Басаева. Решение о проведении этой операции было принято Государственным Комитетом Обороны и исполнено блестяще. Храброе сердце - сильнее огня... "Те, кто идут по праведному пути, не знают ни страха, ни печали".
        А Президент России опять "в картинках" описывал, как несчастные российские спецподразделения нарвались, оказывается, на мощную, подготовленную заранее на российской территории чеченскую базу, оснащенную сетью подземных ходов и чуть ли не дзотами. Дома, в Чечне, навстречу длинной колонне машин выходили свои и чужие, матери и жены, старики и дети, со слезами обнимали чудом вернувшихся из ада смертников. Маленькая гордая Чечня ликовала: позора поражения - самого страшного для любого чеченца - не было!

ГЛАВА 32

         Россия потерпела крах - и военный, и моральный, и политический. Она объявила о намерении решать в дальнейшем проблему русско-чеченских отношений политическими средствами. Но "блажен, кто верует"...
         В Грозном - бессрочный митинг. Десятки тысяч людей: стариков, женщин и детей - в любую погоду стоят на снегу. Возле обугленного, разбомбленного Президентского дворца, на остатках фасада которого висит портрет Президента Джохара Дудаева и непокорный зеленый государственный флаг Чеченской Республики Ичкерия, раскинулся палаточный городок. Его назвали Дуки-Юрт в честь детского имени Джохара, видимо, потому, что это крошечная миниатюра всей Чечни. На палаточных улицах прибиты фанерки с названиями больших сел и маленьких поселков, автобусы со всей республики все прибывают. Холодными зимними ночами люди согреваются у костров чаем и тем, что иногда удается передать через плотную охрану МВД, кольцом оцепившим бессрочный митинг неповиновения. На подтаявшем снегу, сидя на коленях, худенькая старушка обеими руками держит, прижимая к впалой груди, портрет Президента Джохара Дудаева. На бледном до синевы лице обведенные черными кругами горестные глаза... Этот кадр обошел все экраны телевизоров. "Чеченский народ требует безоговорочного вывода российских войск и признания независимости Ичкерии".
        В республике продолжает работу законное правительство. Собранные Джохаром министры заседают и решают самые насущные проблемы. Дымят подземные мини-заводы по переработке нефти на юго-западе республики. Бензин поровну делится между всеми фронтами и боевыми частями. Регулярно выходит газета "Ичкерия" и мгновенно расходится по рукам. Выступления Джохара по единственному сохранившемуся передвижному президентскому каналу передаются из уста в уста...
        После очередного заявления Москвы о том, что "Президент Джохар Дудаев, забрав десятки миллионов долларов, сбежал за границу", он появляется на экране и... смеется. Смеется над теми, кто запустил "телевизионную утку" и над теми, кто ей поверил. Его искренний смех набатом звучит в ушах предателей-завгаевцев, хороня их рассыпающиеся в прах надежды. А потом говорит - говорит так, что шевелятся волосы и по коже бегут мурашки. И таким заразительным огнем и силой веет от него, что поднимают люди опустившиеся головы и снова верят в победу. И идут в бой...
        "Джихад - дело добровольное, - говорит он. - Я никого не вызывал повестками воевать".
        На площади Свободы 8-9-10-февраля оккупационные войска, переодетые в милицейскую и чеченскую форму, омон и спецназ расстреливают бессрочный митинг. По приказу Доку Завгаева несколько тонн динамита закладывают ночью в фундамент Президентского дворца, ставшего гордым символом свободы Ичкерии, и взрывают. Эти кадры долго и назидательно показываются по российскому телевидению. Вот, что ожидает все непокорные народы! Двумя мощными взрывами монолитное здание поднимается в воздух, а потом медленно опускается большим плотным облаком пыли. Ну, что ж, здание уничтожить можно, дух свободы победить нельзя! Несмотря на мощное антивоенное движение в России, решительный протест интеллигенции, геноцид чеченского народа продолжается. В эти дни был взорван и наш домик на улице Ялтинская.
        И вновь Ельцин пытается обмануть российскую общественность, заявляя, что целые группы населенных пунктов Чечни заключают с федералами мирные договоры. Подобострастные отчеты Завгаева в Москву громогласно вещаются по центральному телевидению: "Из 350 сел и деревень 50 отвернулось от Джохара". Всего лишь 50! Под дулами автоматов, под угрозой бомбежки и полного уничтожения, после жесточайшей двухлетней войны! Чем не народный референдум, чисто в российском духе?! Или присоединяйтесь к "матушке России", или смерть всем от мала до велика. Вот она - голая истина без прикрас.
        Новый круг атак на Аллерой, Новогрозный, Бачи-Юрт, Серноводск. Еще одно нападение на многострадальные Самашки. Как раз перед этими событиями Джохару снится огромное стеклянное здание в Москве с бесчисленными переходами между этажами, по которым снует множество людей (стекло - страх). Это здание устрашения старательно строит Россия все последующие дни, вторая часть плана, о которой Ельцин, намекнув, многозначительно умалчивает. Протягивая правую руку для перемирия, левой Россия вероломно наносит удары в спину.
        Карательные операции по мирным селам Джохар воспринимает очень болезненно. Казалось, вся чеченская земля стала его живым телом, поэтому повторные атаки по больному месту, Самашкам и другим беззащитным селам, были страшными ударами, от которых он стонал, сжимая голову руками.
        Три раза за эту войну, когда было особенно тяжело, в самое страшное время поражения и отступления, ему является одна и та же картина. В ночные часы, когда мозг лихорадочно искал выход, перед закрытыми глазами вдруг расстилалось бесконечное светящееся поле зеленого цвета. На нем появлялась фигура, в первый раз это был святой Кунта-Ходжи. Джохар не мог объяснить, как он мгновенно понимал, кто перед ним. Святой приближался и, оказавшись совсем рядом, смотрел на Джохара. Удивительно спокойным было его лицо. Джохар начинал просить Всевышнего, чтобы Он оставил святого, пока тот не ответит на все вопросы. И... начинался диалог, который он не мог запомнить, но главное - появлялось чувство непоколебимой уверенности в правильности тех действий, которые он должен был предпринять. Во второй раз Джохар увидел сразу трех святых, и он опять мгновенно узнал их имена, известные многим в Чечне.
        В третий раз на зеленом поле появился всадник на лошади, который приблизился к Джохару и ответил на все вопросы, вселив в него уверенность в победе и безграничную радость. "Огромные мучения терпите вы на своем пути, - говорил святой. - Вас уничтожают бомбами, расстреливают и сжигают, но верьте в милость Всевышнего. Мы всегда с вами, видим каждый ваш шаг. Никто не останется забытым на этом пути. Мы шли по нему задолго до вашего рождения, но только вам суждено преодолеть все преграды и одержать победу..."
        Наутро Джохар вставал обновленным. Если в начале русско-чеченской войны он говорил, что один чеченский воин противостоит ста русским, то сейчас утверждал, что один стоит тысячи. Значительно позже я узнала хадис Великого Пророка Мохаммада (саллаллаху алайхи ва саллам): "В день суда придет народ чей Иман будет удивительным. Им скажут: "Ради Вас благостная весть, Мир Вам! Возрадуйтесь с входом в рай навсегда. Ангелы, пророки, люди будут завидовать им". Асхьабы спросили: "О, пророк Аллаха! Кто они? Пророк ответил: "Они не от нас (пророков) и не от вас. Они будут появляться в таком периоде времени, когда люди оставят Книгу Аллаха и Сунну. Они вооружатся Кораном и Сунной, дадут им новую жизнь, будут читать и обучать этому других. Они будут страдать на этом пути страшными мучениями, больше чем вы (асхьабы). Иман одного из них равняется иману сорока из вас и их один шахид равняется сорока вашим шахидам. Вы найдете помощников в делах истины, а они совсем не найдут помощников. Они будут окружены со всех сторон несправедливыми людьми и они будут находиться в углах спасения Байтулмукъаддаса. В таких условиях к ним придет помощь Аллаха и ими будет поднята честь Ислама. И пророк попросил Аллаха: "О, Аллах, дай им победу и сделай их сопровождающими со мной на реке Кавсар".
        Страх душил и гнал трехсоттысячную российскую армию с чужой чеченской земли, из-за каждого камня, стены мог раздаться выстрел и убить, прогрохотав насмешливым эхом в горах.

ГЛАВА 33

        В дом к Вахе Ибрагимову, где мы жили последнее время, часто приезжали Магомет Жаниев, его брат Башир, Абу Арсунукаев, иногда наша старая знакомая Раиса. Недоверчиво пробуя очередной пирожок с яблочной начинкой, она не переставала удивляться, тому, как легко я управляюсь с деревенским хозяйством. Братья звали нас обратно к себе. Постоянно бывал наш зять Мовсуд и племянник Джохара Ахмет. И Мовсуда, и Ахмета я очень любила.
        Ахмет, невысокого роста, бывший чемпион по боксу, был простым, как вешняя трава, мужественным и... добрым. Только такой, как он, мог по приказу Джохара заниматься пленными, перетаскивая больше ста человек под бомбами с места на место и постоянно ломая голову над тем, чем их кормить. Он просил у местных жителей лекарства и продукты для пленных. Но старики, с гордостью резавшие скот для чеченских добровольцев, не собирались кормить захватчиков! Кое-что ему иногда с величайшим трудом удавалось достать, но чаще всего для пленных просто отстреливали диких кабанов в лесу (свинину мусульманам есть не разрешается). Зимой и весной пленные собирали и ели дикую черемшу и шишки. Из Бамута, который постоянно атаковали и бомбили, их перевели в Орехово (Ашхой Кутор), которое находилось от нас на расстоянии пяти километров. Ополченцы упорно не сдавали это село, хотя все оно было уже разбито. Мы слышали канонаду каждую ночь и каждый день, я молилась за жизни тех, кто, прячась в разбитых зданиях и подвалах, под непрекращающимся обстрелом защищал село.
        Пленных разместили в местной школе. Они слепили печь из кирпичей, собрали со всего села старую мебель, ковры и одеяла. Но об их нахождении кто-то донес, и самолеты начали наносить бомбовые удары именно по школе.
        Пришлось Ахмету с величайшим трудом перевести пленных на грузовой машине за несколько рейсов по весенней мартовской грязи, льду и снегу дальше в горы, на базу. По дороге четверо человек погибли под бомбами. Там остались их могилы. Джохар не разрешал хоронить погибших пленных до тех пор, пока Магомет Жаниев со следственной группой не провел медицинскую экспертизу и не составил акт о причине их смерти. В горах Ахмету и пленным пришлось рыть себе землянки. Они снова сделали из камней печи и опять начали собирать черемшу.
        Однажды Ахмет принес нам послание от Лечи Салигова, чеченца-отступника, содержавшегося вместе с пленными. В письме он сообщал Джохару, что месяца в плену ему хватило, чтобы все понять. Затем следовало стихотворное прославление свободы и Президента Джохара Дудаева. Самое удивительное, что мне он посвятил второе стихотворение, видимо, в надежде растрогать горькой участью пленника, томящегося в неволе. Стихи были написаны хорошо, но мир не удивишь этим фактом. Продажная поэтическая муза не раз бывала в услужении у сильных мира сего.
        Наши пленные находились в сравнительно неплохих условиях. Фильтрационные российские лагеря располагались в благоустроенных больших городах вокруг Чечни и занимались только тем, что уничтожали десятки тысяч мирных чеченцев и людей всех национальностей, проживавших в Чеченской Республике, предварительно выбив им зубы, ломая пальцы и ребра. Оттуда можно было выйти только случайно...
        У Вахи Ибрагимова было двое детей. Джохар часто работал за полированным столом над документами в нашей комнате. В это время сыновья Вахи сидели один у него на плечах, другой лазил где-то в ногах под столом. Но ему это нисколько не мешало, а наоборот доставляло удовольствие. Восьмилетний Джамбулат, трогательный, худенький, бледный мальчуган с большими черными глазами, особенно обожал Джохара. Когда тот, играя с ним, хлопал Джамбулата по спине или ерошил ему волосы, лицо его сияло от счастья, и восторгу не было предела. "Джамик", как его называл Джохар, был готов умереть за него тут же, не сходя с места.
        Младший, шестилетний Руслан был любимцем умершего деда и его точной копией, не по возрасту самостоятельным и хозяйственным. Мы так и прозвали его "дедок". Дед заступался за него и после своей смерти. Когда однажды Мовлихан, мать Русика, побила его в наказание, во сне дед гонялся за ней по двору всю ночь. После этого "воспитывать" его она уже не смела. Этот дед пришел к Мовлихан во сне незадолго перед тем, как наш дом начали бомбить. "Уходите, - выталкивал он ее из дверей своего родного дома. - Потом, кто останется в живых, вернется". "Ну уж если сам хозяин выпроваживает, придется уйти", - шутил Джохар. Положение было действительно очень серьезным. Бомбардировщики все чаще начали появляться в небе над Шалажи. Они пока еще не бомбили, но, опускаясь и пролетая низко над крышами, оглушительным воем до смерти пугали старух, беженцев и ребятишек. Из теплого гостеприимного Вахиного дома уходить очень не хотелось.
        Джохар не переставал удивляться эрудиции Вахи, они вместе готовили заявления, причем Ваха очень мягко иногда мог настоять на своем. Часто мы устраивали "поэтические вечера". Дома была неплохая библиотека. Ваха читал стихи своих любимых поэтов, я - своих. Оказывается, он тоже писал стихи и очень хорошие. Как-то раз Джохар сказал мне: "Просто поразительно, как в простом сельском доме мог оказаться готовый государственный человек".
        Джохар рассказал, как за это лето птицы два раза спасали его от верной смерти. В первый раз это было в селе Аршты, когда прямо в дом, где он вместе находился с охраной, ворвались две ласточки и с тревожными криками заметались под низким потолком комнаты. "Наверно, они прилетели к нам за помощью, что-то случилось с их гнездом, нужно проверить", - сказал Джохар, и все пошли в гараж, где были ласточкины гнезда. Только переступили порог, как невесть откуда взявшиеся самолеты начали бомбить село. Дом разбомбили, а гараж уцелел! В другой раз, это произошло высоко в горах, где у него была "маленькая комнатка", о которой он рассказывал всегда с искренним сожалением. На одной из ее стенок даже висела в рамке картина, а на столике, в стакане стояли цветы. После встречи с журналистами на порог комнатки сели две птички, скорее, даже "птичечки", такими крошечными они были. Переливаясь разноцветными перышками, они начали играть в луче света. Джохар подошел к ним. То и дело оглядываясь на него и продолжая играть, они побежали по тропинке. Засмотревшись на птичек, он задумчиво отошел от своего жилья метров на пятьдесят. Вдруг прямо за его спиной раздался свист, а затем ослепительно сверкнуло. Ракета попала прямо в комнату... Может быть, птицы принимали Джохара за своего, потому что он тоже летал? Это было удивительно и невероятно. В третий раз спасти его они не смогли... но пытались.
        Мы жили, как и раньше, ночной жизнью. Из-за окон, плотно заставленных большими листами картона и завешенных одеялами, не проникал ни один луч света. Мы все соскучились по солнцу. Но выходить было нельзя, потому что полсела, звеня ведрами, весь день ходило за водой к хрустальному ключу у них в огороде, расчищенному еще отцом Вахи. Рано утром, когда все крепко спали, а мы только собирались ложиться, я выходила во двор в сизый сумрак и не могла оторвать взгляд от заснеженных деревьев на крутой горе, прямо напротив Вахиного дома. Они казались мне красивыми в любую погоду. Хотелось идти и идти по голубому снегу вверх по тропинке между ними, вдыхая чистый морозный воздух. Солнце поднималось, деревья розовели... Надо было возвращаться домой, топить печь (она горела днем и ночью), готовить еду, стирать, убирать, делать с Деги уроки. Шестой класс, так же как и второй, я была его единственной учительницей.
        Почти каждую ночь Джохар объезжал наши позиции на уазике с Висханом, Мусой, Овлуром, Русланом. Иногда с ним ездил Ваха Ибрагимов, часто они брали с собой Деги. С автоматом на груди, в маленькой, перешитой по его росту форме боевика и зеленом берете, Деги производил сильное впечатление на нашем фронте и был всеобщим любимцем.
        Салман Радуев записал его в свою дивизию и пообещал в следующий рейд по тылам противника взять с собой. Деги в ответ сказал, что наберет сам свой полк. Сообщение об этом появилось на нашем телевидении и, действительно, группы мальчишек начали приходить в Урус-Мартан и просить, чтобы их записали "в полк Деги Дудаева."
        Узнав об этом, я сказала Деги, что никуда он без меня не пойдет. "Но с мамой ведь никто не воюет", - кипятился Деги... Сошлись на том, что так и быть, возьмет он меня санитаркой. Потом Деги начал приставать к Джохару с просьбой выдать ему удостоверение военнослужащего. И наконец выпросил, получил долгожданные "корочки", даже с двумя печатями и подписью Джохара, и звание "младший лейтенант". Долго он носился с этим удостоверением, не понимая, почему все боевики, которым он его с гордостью показывал, начинали смеяться. А все дело было только в одной букве, которую Джохар, с присущим ему юмором, поменял в фамилии. Получалось нечто очень смешное...
        Объезжая дороги с блокпостами, часто по каменистому дну горных речек, под пролетающими над их головой снарядами, Джохар его спутники были измотаны до предела, когда возвращались домой. Однажды посередине горной реки мотор захлебнулся, и уазик застрял. Ваха, по пояс в ледяной воде, перешел на другой берег и отправился в близлежащее село за помощью. Остальным, чтобы не сидеть в воде, пришлось перелезть на крышу уазика и долго ждать его возвращения. После этого происшествия, на удивление, никто не простудился.
        Но в другой раз чуть не потеряли Овлура. Я проснулась от того, что во сне увидела свою умершую бабушку Лелю, которая особенно его любила. Она стояла у печи, из которой я только что вынула противень с горячими белыми булочками. Все булочки я уже раздала, оставалась одна, к которой она нерешительно протягивала руку. "Бери", - предлагала я, но ее рука повисла в воздухе. "Что-то не так", - подумала я, просыпаясь. Мертвым во сне ничего нельзя отдавать.
        Когда наши вернулись, я узнала, что произошло. Опять застряла машина, и все пошли пешком через горы, обходя российские воинские части. Джохар, как всегда, уверенным, быстрым шагом шел впереди, за ним цепочкой двигались остальные, Овлур оказался позади, потому что нес больше всех: кроме обычного воинского вооружения, гранатомет и дипломат с телефонной спутниковой связью. Он всегда брал на себя все самое тяжелое, впрочем, это вполне соответствовало горским обычаям, и никого не удивляло.
        По глубокому снегу идти было нелегко, поэтому Овлур отстал. Сначала освещал следы фонариком, потом батарейка села, и фонарик погас. Начал зажигать спички, но они скоро кончились. В темном небе ни одной звездочки, деревья стояли вокруг сплошной стеной. Он сбился со следа и свернул по тропе куда-то влево. Когда Джохар с ребятами обнаружили, что его с ними нет. Они подождали полчаса, потом пошли обратно. На полпути по следам Овлура, наконец, обнаружили далеко в лесу.
        Когда я об этом узнала, то, конечно, расстроилась, поводов для огорчения без того хватало. По телевидению показывали интервью Джохара какому-то журналисту, отвечая на вопросы, он улыбался и шутил. Видимо, после ответа о положении дел в нашей армии был задан вопрос: "Что, и на Европу пойдете?" - Имелось в виду, после победы над российскими войсками. "А что, и на Европу пойдем", - смеясь, отвечал Джохар. Глубокомысленные рассуждения по этому поводу российских журналистов - вне всяких комментариев.
        "Зачем ты с ними шутишь, - упрекала я. - Ты ведь должен уже понять, что они шуток не понимают..." Тут еще и Юсеф Шамсутдин, наш министр иностранных дел, подлил масла в огонь. Из Турции, где он находился в это время, было зачитано его заявление об отставке, в котором он весьма пространно объяснял, как при поступлении на эту должность заранее предупреждал Джохара, чтобы не было никаких террактов. А теперь, после войны с Россией, Джохар собирается идти не только на Европу, но еще и на Америку!
        Когда Джохар вернулся с позиций, я ему слово в слово зачитала заявление Юсефа, услышанное мною по радио. Джохар вздохнул и назначил другого министра.
        После этого случая, буквально через несколько дней, он мне долго рассказывал про Горскую республику, существовавшую на Кавказе до 1921 года, она объединяла почти все народы, проживающие там в то время, и простиралась от Черного до Каспийского моря. "Мы не впервые являемся независимым государством", - пояснял Джохар.
        Но я боялась только одного, как бы он не рассказал об этом российским журналистам, ведь они опять неверно истолкуют его слова. Каково же было мое удивление, когда я увидела на экране Президента России Бориса Ельцина, выступающего с разъяснениями, почему Россия не может остановить войну. "Ведь ему (Джохару) не одна Чечня нужна, ему нужна земля от моря до моря!"
        Когда Джохар вернулся, мы сильно поссорились из-за этого случая. Оскорбленно сверкая глазами, он даже повысил на меня голос. "Это фальсификация. Я же не могу молчать, когда меня спрашивают! А журналистам любая сенсация оплачивается в два раза дороже!" Я обиделась и весь день с ним не разговаривала.
        После того как ночью они снова уехали, я взяла в руки небольшую брошюру Бакинского издательства с выдержками из Корана. Вспомнив рассказы о ясновидящем старике, предсказывающим по Корану, решила попробовать сама и задала первый вопрос: "Как, не обижая, говорить Джохару правду?" Открыла наугад книгу и прочитала строки там, где были заложены пальцы: "Хвали его всеми словами сунны и Корана..." Я была поражена, Дейл Карнеги посоветовал бы мне тоже самое. У Джохара и так хватало трудностей и было много критиков. Огромная армия оккупантов наводнила страну, стиснув зубы, он преодолевал неимоверные препятствия, а я вместо того, чтобы утешить, поддержать в трудную минуту... Как больно должно было ему и от меня, самого близкого человека, слышать такое. Пускай на ошибки указывают ему другие, тем более что это были "подставы", обычные для журналистов.
        Снова я открыла книгу и задала второй вопрос: "Что с нами будет?" И прочитала ответ. "Позавидуют вам пресвятые мученики и пророки; лица ваши будут из света и одежда из света".
        Над этим стоило поразмыслить. "Видимо, мы все-таки погибнем, - подумала я, - ведь на этом свете лица и одежда не светятся".Я задала третий вопрос: "По правильному ли пути мы идем?" И... получила ответ. "Джихад - священная обязанность каждого мусульманина, и те, кто не может вести его оружием, должен помогать имуществом, делом, словом..."
        Когда Джохар вернулся, я, смеясь, ему сказала: "Теперь я знаю, как с тобой обращаться! Послушай, что ответила мне эта священная книга". И прочитала ему и всем остальным выдержки из нее.
        24 марта, в день моего рождения, Джохар весело спросил: "Ну, что подарить тебе?" Я тихо сказала: "Победу". "И она ответила: "Победу"", - весело пропел он строчку из знакомой песни. Чтобы отметить это событие, Мовлихан пошла ловить петуха. Куры давно спали, когда она вошла в курятник и схватила мирно спящего ничего не подозревающего большого белого петуха. От страха он истошно завопил прямо-таки человеческим голосом: "Ой, ой, ой!" Мы повыскакивали из дома. "Не надо, - умоляли мы Мовлихан, удерживающего выдирающегося из рук петуха, - все равно мы его съесть уже не сможем". Джохар тут же сказал, что вообще давно собирается стать вегетарианцем. Петух получил свободу и долго еще возмущенно квохтал в курятнике, снова взгромождаясь на насест. "Ишь, чего они захотели...", - говорил он курам на птичьем языке...

ГЛАВА 34

        Тем временем жизнь в доме у Вахи шла своим чередом. Он, как дятел, стучал на допотопной машинке, иногда сутками печатая какой-нибудь приказ Джохара. Магомет Жаниев совсем переселился к нам, и они втроем, во главе с Джохаром, часами обсуждали проект будущего международного трибунала над российским правительством. Но множество документов с доказательствами геноцида, отправленных в Гаагу, исчезали бесследно. "Сколько еще можно отправлять материалов?" - негодовал Джохар. Документальные кадры фильмов тотального уничтожения чеченского народа видел весь мир и... молчал. "Мы будем судить их здесь, на месте преступлений. Бесчисленные могилы, обугленные ветки деревьев и сама сожженная земля будут свидетелями. В зале заседаний суда, за железной решеткой перед табличками с фамилиями обвиняемых положим наручники. Их будет судить весь чеченский народ. И любой чеченец будет иметь право привести приговор в исполнение!"
        Каждый день прибавлял новые свидетельства геноцида: показания мирных жителей и полевых командиров тщательно собирались и хранились, как и неразорвавшиеся шариковые, игольчатые бомбы, осколки огромных глубинных бомб, доказательства применения химического оружия. "Россия в Чечне задействовала все свои арсеналы, накопленные десятилетиями. Не примененным осталось только атомное оружие", - говорил Джохар.
        Заявления Магомета Жаниева, генерального прокурора Чеченской Республики Ичкерия, о будущем суде над военными преступлениями российского правительства услышал и Борис Ельцин. Через депутата Думы К. Борового, с которым Джохар разговаривал по телефону он попытался узнать, какое место у него в длинном списке преступников. И неожиданно услышал: "Последнее". Я тоже удивилась ответу Джохара и спросила: "Почему?" "Кроме позора и бесчестья эта война ничего не принесла российскому Президенту. Виноваты те, кто затеял это народоубийство ради личной власти и те, кто сейчас не позволяет остановить ее, наживая на крови людей миллионы".
        Магомет получил очередное воинское звание полковника, прикрепил к военной форме новенькие погоны с тремя звездочками и захотел сфотографироваться на
служебное удостоверение.
        Вытащили небольшой фотоаппарат на треножном штативе. Я подстригла отросшие волосы у него и у Вахи Ибрагимова, а потом мы натянули белую простыню и торжественно посадили на стул Жаниева. Снимок проявился через пять минут и получился очень хорошим. Магомет довольно поглаживал роскошные усы и поблескивал глазами. После него на стул сел Ваха Ибрагимов. Когда стало проявляться его лицо, мы чуть не попадали со смеху. На нас глядело настоящее "чудо-юдо". К стоящей дыбом шевелюре Вахи прибавились канделябрами взмывающие к самым ушам неповторимые усы Магомета, в центре заросшего лица еле виднелись серые глаза. "Ну, вот, камеру испортили, - расстроился Ваха. - Что теперь делать?" Как хозяин, он очень переживал за все находившиеся у него в доме военное имущество. Я вспомнила, как Ваха устроил Мовлихан нагоняй за несколько комплектов обмундирования, изъеденных мышами, и не успокоился до тех пор, пока мы не придумали сшить из них детскую форму для наших детей. Первая форма стала подарком Деги на Новый год. Бархатный берет он ушил сам.
        Мы начали быстренько садиться на этот стул и фотографироваться. И всем камера прилепляла знаменитые Жаниевские усы до тех пор, пока они совсем не обесцветились. "Магомет, если на камеру твои усы произвели такое неизгладимое впечатление, какое же впечатление они производят на женщин?" - подтрунивали мы, а он, смущенно улыбаясь, отворачивался. Я попросила у него на пять минут китель полковника, надела пилотку Джохара и в таком виде снялась, потом Мовлихан сфотографировался в этой же форме. Мы раздавали друг другу фотографии, сквозь смех с грустью предчувствуя будущее, которое приближалось катастрофически быстро.
        Жить в доме Вахи становилось все опаснее, Магомет не отходил от Джохара ни на шаг. Не хватало места, он ложился спать на полу. Ахмет, приезжая с базы, жаловался мне, что пленными никто не занимается. Я сказала Магомету об этом и услышала поразившие меня слова: "Не нужна мне эта прокурорская должность, Алла. Я так люблю Джохара, что счастлив просто быть около него даже простым охранником. Особенно сейчас..." Он напомнил мне маленького Джамбулатика, сиявшего от счастья на все свои кривые, еще не выросшие зубки, каждый раз, когда Джохар обращал на него внимание. Сейчас его не было с нами, Вахиных детей отправили с бабушкой в Грозный.
        К нам приехал Резван Даудов со своим пятнадцатилетним племянником Магометом. Вся его группа спортсменов еще оставалась на линии фронта. Джохар безуспешно пытался спасти будущее "золото нации", ведь многие среди этих двадцатилетних юношей были уже чемпионами. Вот уже месяц, он отправлял их в Турцию, но они продолжали воевать у Руслана Гелаева. А Магомет теперь будет с нами, к Деги вернулся его старый друг и наставник по каратэ. Еще до войны они вместе тренировались у нас дома.
        В тот же день я попросила Мовлихан найти в селе лошадей и держать их всегда наготове. Кто знает, может быть, нам придется срочно уйти в горы. Джохар, как всегда, ничего не боялся и не принимал никаких мер предосторожности.
        На границах задерживали всех пытающихся проехать в Чечню, что-то готовилось. Опасность была рядом, и я чувствовала ее всем своим существом.
        Вечером было, как никогда, много народу. Приготовленных еще вчера замороженных пельменей на всех могло не хватить. Я терпеливо ждала, пока люди разойдутся и, наконец, не дождавшись, подала к столу все, что нашла в доме. Потом пригласила гостей. Радостно потирая руки, первым из соседней комнаты вышел улыбающийся Джохар. "Что, не дождалась?!" - засмеялся он. Я оторопела. Как через стенку он мог все увидеть? Самым обидным было то, что я любила принимать гостей. Этот случай был единственным.
        Каждую ночь, протянув телефонный провод через комнаты и выставив раскладную антенну на крыльцо, он начинал звонить по спутниковому телефону, и всегда почти одним и тем же лицам. Слушая его обычные шутки на английском, с которых Джохар, как правило, начинал разговор с Даяной Роз, я нередко передавала ей привет и вспоминала наши встречи. Казалось неправдоподобным, что где-то есть обыкновенная мирная жизнь.
        Но однажды, приехав после очередного рейда, Джохар долго не мог подключить телефон. Как ни переставляли наши мальчики на крыльце, отгребая сугробы снега, складную спутниковую антенну, телефон упорно молчал. Долго бились, пытаясь понять, что же все-таки с ним случилось, пока Джохар разочарованно не махнул рукой: "Все, хватит! Пошли спать". Через два-три дня, через Хож-Ахмеда Ериханова, привезли и передали другой, точно такой же дипломат со спутниковым телефоном. Связь восстановилась...
        Нашему юго-западному фронту в эти дни было особенно тяжело. Планомерно и жестоко уничтожались люди и никакие Божьи заповеди христианского милосердия не помогали. Джохар давал интервью, отвечал на всевозможные вопросы, выступал с речью даже на американском Конгрессе. Наверное, слыша его голос, многократно усиленный микрофоном, американские конгрессмены удивлялись: "Как, этот мятежный Президент еще жив?"
        Вся Ичкерия, обливаясь кровью и стиснув зубы, отстаивала каждую пядь сожженной родной земли. И точно так же, обливаясь кровью, падали российские призывники, которых гнали умирать на эту бойню. "Они брели. в атаку, понурив головы и опустив автоматы, а контрактники шли следом, стреляя из-за их спин", - рассказывали потрясенные ополченцы, только что вернувшиеся из боя. "Но почему, - негодовала я, - они оставались такими покорными даже перед лицом самой смерти?"
        После боя мертвыми телами призывников был усеян весь склон. Они ползли вверх, цепляясь за скользкие камни и глину, обдирая с ладоней кожу и срывая ногти, так велика была тяга к жизни. Слишком молодые, чтобы понять, что происходило на этой войне...

ГЛАВА 35

        2 апреля - день рождения нашего Вахи. Снега почти нет, густой воздух пропитан испарениями земли и запахом мартовских почек. Впервые в сумерки я вышла с Висханом и Деги на задний двор. Рядом тихо журчал родник, в весеннем воздухе далеко слышались крики деревенских мальчишек, носившихся ватагой по соседским огородам. Они, словно воробьи, первыми почуяли весну.
        Дышалось так легко, словно с плеч свалились сразу гора всех бед. Целый час мы гуляли за нашим домом. В сумерках нежное лицо Деги казалось бледным до синевы. "Бедный мой мальчик, - подумала я, - с восьми лет - птичка в клетке". Как, должно быть, ему хочется вот так же беспечно носиться с ребятишками в вечернем сумраке, забыв обо всем. "Эх, загубили вы мое золотое детство", - шутил иногда он и, положив возле себя оружие, начищал его до блеска.
        В субботу, нагрев алюминиевый бак на деревенской печке, мы с Мовлихан сначала по очереди искупались в старом алюминиевом корыте, а потом начали в нем стирать. Я быстро закончила стрику до приезда наших. Джохар начал, как обычно звонить, но вдруг через полчаса раздался удар такой страшной силы, что мы даже не поняли, в чем дело. Пришел Абу Арсунукаев и рассказал, что глубинная бомба разорвалась прямо возле его дома. В субботний вечер он заканчивал мыться, когда раздался этот оглушительный удар. Казалось, мир развалился пополам! В спешке Абу кое-как натянул рубашку, но она не застегивалась, мокрыми, дрожащими пальцами он никак не мог найти пуговицы. Рубашка сразу стала очень маленькой! Только потом он сообразил, что не помнит, когда успел надеть бронежилет на голое тело, а рубашку натянул сверху!
        Четыре бабушки, у которых Абу жил, лежали, как кегли, в обмороке в комнате рядом. Дверь заклинило, поэтому он по одной вытащил их через окно.
        Самолетов не было слышно, что же произошло? В наступившей тишине Джохар начал опять звонить. И вдруг началось... Казалось, все силы небесные устремились на наш дом. Самолеты обрушивали на нас все новые и новые запасы бомб. Низко заходя в пике, они с воем проносились над нашей крышей, посылая ракеты одну за другой. Страшные удары, от которых, казалось, лопались барабанные перепонки, обрушивали стены соседних домов, которые рассыпались, как игрушечные. Начались пожары. Стены нашего дома содрогались, но держались, выпали рамы, дверь, разбились стекла, полетела черепица. Печка треснула пополам, и из расщелины высыпались раскаленные угли.
        Но вот в ударах самолетов наметилась какая-то очередность. Что-то мы начали успевать, пока они, делая круг, устремлялись снова в пике на наш дом.
        Джохар с мальчиками, спешно собрав телефон, искали штеккер от провода, который в темноте было очень трудно найти. Потом ребята побежали заводить машины. Ночь озарялась огнем пожарищ и ослепительными вспышками совсем рядом. Газик подогнали к крыльцу, только мы сели, снова самолеты. "Немедленно всем в дом!" - приказал Джохар. Я и Мовлихан не успели выбраться из машины. Мы сидели, низко пригнувшись, отчаянно отсчитывая секунды. Мовлихан начала вслух молиться. Грохот разорвавшейся рядом бомбы оглушил нас, градом посыпались осколки. "Если хоть один из них попадет в бензобак - взорвемся", - успела подумать я перед новым страшным взрывом.
        Но вот все стихло. Самолеты пошли на новый круг, а мы, быстро развернувшись, помчались по колдобинам черной улицы сквозь дым и пламя пожарищ. Вокруг слышались звук отъезжающих машин, лай собак, мычала скотина. Около дороги, в луже крови, в последних конвульсиях дергалась разорванная пополам корова. На огромной скорости мы чуть не врезались в большую воронку от глубинной бомбы, зиявшую посреди улицы рядом с домом Абу Арсунукаева. "Ты куда!" - Джохар мгновенно перехватил руль у растерявшегося Висхана, резко крутанул его вправо. К его молниеносной реакции я уже привыкла.
        Я вспомнила похожий случай в Сибири. Тогда мы опаздывали на иркутский самолет и точно так же неслись по обледеневшей дороге. Газик на огромной скорости вдруг развернуло, он пошел юзом и, перелетев встречную полосу, перевернулся. Самое интересное, что перевернуло его на мою сторону, как всегда я была крайней. На меня съехали все мужчины, сидящие на заднем сиденье. Возле окна я поставила полиэтиленовый пакет с единственной шляпой Джохара, которой он очень дорожил. Эту шляпу Джохар собирался торжественно водрузить на голову, когда мы приедем в Грозный. Каждый отпуск был для нас долгожданным событием, а военный мундир ему очень надоедал за год.
        Почему-то когда становится страшно, меня всегда начинает разбирать нервный смех. Вот так и в тот раз в ответ на его тревожный вопрос: "Ну, как вы?", я похоронным голосом констатировала: "Все лежим на твоей шляпе. Представляешь, что будет, когда ты наденешь ее в Грозном?" Всем стало смешно. Нас кое-как вытащили через окно, потом пакет с его шляпой, ставшей похожей на блин. Газик перевернули, и мы понеслись снова. Надо было ехать еще быстрее, ведь самолет, на который заранее были куплены билеты, мог улететь без нас. Молодой водитель, видно, никогда с такой скоростью по гололеду не ездил. И когда он увидел большой деревянный ящик, брошенный кем-то прямо посередине дороги, совсем ошалев, начал объезжать его не с правой стороны, а с левой, то есть свернул прямо на встречную полосу. Пока мы ошеломленные его манипуляциями, приходили в себя, Джохар, молниеносно выхватив у него руль, крутанул его вправо. Мы успели увернуться и от множества машин, несущихся прямо на нас, и от деревянного ящика. Все движения Джохара всегда были четко выверенными, такими же легкими и сильными, как и его походка.
        Мы пережили страшные мгновенья кромешного ада, а теперь, выехав из села, начали делиться впечатлениями. Я переживала за Ваху, который добровольно остался дома охранять казенное имущество. "Кому нужно будет это имущество, если Ваха погибнет под бомбами вместе с ним?" - кипятилась я. "Он остался из-за документов", - сказала Мовлихан. "Не переживай, он нас найдет, он здесь каждую тропинку знает". Видимо, бомбили лагерь, который находился за нашим домом на горе, с ранеными ополченцами. "А мне показалось, что бомбили именно наш дом, все соседние дома разбиты", - сказала я. Хорошо, что людей в них не было, многие уже давно уехали, а те, кто остались, спрятались в большой подвал дома, который находился недалеко от нас.
        Поздно ночью мы приехали к Баширу, брату Магомета Жаниева в село Гехи- Чу. Хозяева выглядели обескураженными. Оказывается, о бомбежке в Шалажи здесь уже знали, рано утром намечались обход и проверка домов российскими солдатами. Кто-то из оппозиционеров, оберегая свои дома от разрушения, "подмахнул" сфедералами договор. Пришлось нам покинуть и этот дом.
        Снова мы ехали по черному лесу, ветки деревьев царапали стекла и обшивку машин. Мы поднимались все выше и выше в горы. Колеса скользили по глине, иногда катились по каменистому руслу реки. Густой туман покрывал все вокруг сплошной пеленой.
ец мы выехали на одинокую темную поляну. Газик, разворачиваясь, осветил фарами застывшие деревья, их ветви напомнили мне распростертые лапы невиданных зверей. Туман, клубясь возле кустарников и растекаясь потоками по впадинам, полз, как живое существо. Какая первобытная, мрачная красота! "Придется нам провести ночь здесь, дальше видно будет", - сказал Джохар. Было холодно. Как я не старалась уснуть - все было бесполезно. Мы с Мовлихан, прижавшись друг к другу, перебирали события этой ночи. "После удара по дому Абу я подождала минут двадцать, а потом начала купаться, - рассказывала Мовлихан. - Когда начался налет, не помня себя от страха, я протиснулась под зеркальное трюмо (до сих пор не пойму, как у меня это получилось) и оттуда увидела, как упала на пол и разбилась горящая керосиновая лампа. Не знаю, почему не вспыхнул керосин, который ручейком потек прямо ко мне. Все было, как в замедленной съемке... Потом кое-как оделась и прибежала в ваш дом, потеряв по дороге тапочки". "Мы тоже растерялись, - сказала я, - сначала спасали друг друга, а потом поняли, что это бесполезно, если погибнем, то все сразу, от одной бомбы. Джохар, потрепав Деги по плечу, ласково посмотрел на него: "Тоже лез спасать...". Гляжу, в темноте кто-то маленький пытается закрыть собой мою голову, обнимает меня".
        "О чем думали, когда бомбили?" - спросил нас Джохар. "О том, как покрасивее перед смертью принять позу", - отшутилась Мовлихан. А я, как только самолеты уходили на новый круг, носилась по дому с полиэтиленовым пакетом, спешно закидывая в него все, что под руку подвернется: яблоки, печенье, хлеб с маслом. Вот только воду забыла. Свою большую сумку с одеждой я закинула в уазик в первую очередь. Хоть Джохар и посмеивался надо мною иногда, женщина остается женщиной при любых обстоятельствах... У Деги в рюкзаке оказались заранее положенные небольшая кинокамера и портативный компьютер, с которым он никогда не расставался.
        Постепенно все замолчали и начали засыпать. Глядя на Мовлихан, прислонившуюся головой к оконному стеклу уазика, я задумалась. Мне было жаль эту молодую красивую женщину. После бессонной ночи, обычно веселая и энергичная, она притихла и побледнела. Каштановые пряди выбились из-под ее платка и рассыпались по плечам. Она была замужем за Вахой десять лет и за эти годы успела родить ему трех прекрасных сыновей. Только большая любовь к Вахе помогала ей переносить трудности, привычные любой сельской женщине. Молодой городской девушке, сначала было нелегко успеть все сделать и в доме с детьми, и в коровнике. Там, кроме двух бычков и двух коров, находился недавно появившийся на свет теленок. Я почувствовала его рождение однажды ночью. Сарай с коровами примыкал к нашей стене. Какое-то странное чувство переполнила мое сердце. И утром, когда оживленная Мовлихан зашла к нам в дом, я спросила ее о теленке. Кажется, она не очень поверила, что я узнала о его появлении на свет во сне, а не наяву. Мы начали подбирать имя. В ответ на мое предложение назвать теленка Зорькой или Звездочкой Дуки предложил старинное чеченское имя "Пердовс". Как мы тогда смеялись! Что же теперь будет с нашим маленьким стадом?..
        Когда Мовлихан проснулась, мы стали искать, что бы надеть ей на ноги, и обнаружили в машине у Абу припрятанные им несколько пар военных ботинок. Сейчас он был завхозом и отличался большой прижимистостью. Так вот куда Абу ботинки дел! Незадолго перед этим мне приснился Магомет Хачукаев, который попросил обувь. Дуки приказал Абу раздать десять пар бутсов "сахъ" нашим ребятам. Вахе ботинки Абу давать отказался, потому что он не числился в охране Президента. Я зашла на кухню. Ваха и не пытался протестовать.
        - Какой у тебя размер? - спросила я.
        - Сорок пятый, - ответил он.
Я направилась к Абу, уже выходившему за дверь.
        - Почему ты не дал Вахе ботинки? У него размер такой же, как у Магомета.
Знаешь, как бы он обрадовался..
        - Ботинок больше нет, - отвечал Абу.
Поднявшись на цыпочки, я прошептала ему прямо в ухо:
        - А Дуки велел тебе раздать десять пар, а не три.
        - Тогда на складе ничего не останется, - не унимался он.
        - А на складе есть еще сто пар.
Абу вконец расстроился:
        - Вечно эти женщины лезут, куда им не надо! - Вахе ботинки отдал.
        Мовлихан надела найденные нами бутсы и, честное слово, выглядела в них совсем неплохо.
        Все уже проснулись и проголодались. Как хорошо что я захватила в доме яблоки и печенье. Мы уничтожили их в мгновение ока, а потом загнали машины под высокий кустарник, забросав их сверху сухими ветками деревьев. Было уже совсем светло. Над Шалажи летали вертолеты. Они кого-то искали. Может быть нас? Раньше их не было видно. Ребята быстро сделали навес из веток, под которым мы успели спрятаться. Только мы укрылись в это жалкое убежище, как вертолеты начали летать прямо над нашей головой. Они пролетали так низко, что было видно в кабинах вертолетчиков, которые внимательно вглядывались в гущу леса, периодически посылая в подозрительные места ракеты. Листья еще не распустились, и сквозь голые ветки мы были видны как на ладони. Мне показалось, что сейчас ракеты полетят прямо в нас. Но, покружив немного над лесом, вертолеты опять стали бороздить над Шалажи.
         Среди деревьев показался Ваха. Мы кинулись его обнимать. Ни за что на свете я не осталась бы добровольно в том горящем аду, из которого мы только что успели вырваться. Он сказал Дуки, что спрятал документы в надежном месте. Днем я, вытащив буханку хлеба и пачку сливочного масла, начала делать бутерброды. Досталось всем, но очень хотелось пить. Не выдержав, Мовлихан спустилась к каменистому руслу реки, обычно прозрачной летом, сейчас она была мутной от глины. Эту воду нельзя было пить, но она ее пила, сложив ладони ковшиком. Тут же ее стошнило.
         Магомет Жаниев и Абу Арснукаев уехали на разведку, вертолетов не было видно. Потихоньку так же, как и поднимались, мы начали спускаться по руслу реки вниз к Шалажи. Проезжая в сумерках по разбитым авиацией улицам, мы не узнавали некоторых мест. Многих домов, стоящих рядом с нашим не было. Вместо них остались руины, люди тоже разъехались. Такого страшного налета на село за всю войну не видел никто из присутствовавших. Удивительно, что жертв почти не оказалось. Джохар сказал, что убедился еще раз: нам помогает сам Всевышний.
         Ваха с мальчиками начал вставлять выбитые двери и рамы, убирать куски извести и шифера, отвалившиеся от стен и крыши. Все в доме было заполнено толстым слоем пыли. Перемыв посуду и протерев стол, я начала готовить самое быстрое блюдо, которое только знала. Мелко-мелко нарезала мясо с луком и, потушив его на большущей чугунной сковороде, смешала со спагетти, потом пригласила всех к столу. С таким аппетитом мы никогда еще не ели. Горы этого блюда, разложенного по глубоким тарелкам, исчезали мгновенно. Потом все легли отдыхать. Соседи уехали, улица, вернее, то, что раньше было улицей, зияла пустотой. Джохар никогда не заботился о хлебе насущном и мог подолгу не есть и не спать, совершенно от этого не страдая.
        "Завхозом" у нас в доме всегда была я, надо было думать, что делать. Я вспомнила, как летом Мовсуд с Луриком провели почти две недели в лесу под дождем, не имея возможности развести костер. "Надо срочно достать керогаз и электроплиту, - сказала я Мовлихан. - Электромотор у нас есть".
        Две крытые грузовые машины тоже были. Ваха погрузил в них матрацы, подушки, одеяла, а Мовлихан, обежав село, нашла у людей все, что я просила. Джохар опять с утра работал над документами, потом стал звонить по телефону. Через двадцать минут послышался гул самолетов, и снова на наши головы обрушился шквал бомбовых ударов. Стены дома страшно скрипели и раскачивались, падал шифер, мы едва успели выскочить и спрятаться в небольшой четырехугольной бетонной яме для хранения овощей у соседнего разбитого дома. Из нее хорошо было видно, как самолеты заходят в пике, сбрасывая бомбы прямо на наш дом.
        Мне доверили папку с документами из гобеленовой ткани серовато-зеленого цвета, с которой Джохар никогда не расставался. Прижимая ее к груди, я наклонялась ниже всех к земле, как только самолеты снижались, надо мной склонялся Джохар, его закрывали все остальные. Яма была совсем небольшой, полтора на полтора метра, мы сидели в ней впритык друг к другу и были похожи на открывающий и закрывающий лепестки цветок. Было все хорошо видно и совсем не так страшно, как в доме. Лучше смотреть смерти в лицо, чем быть прихлопнутой ею, как мышь в мышеловке.
        Четыре самолета по очереди бомбили наш дом, их серебряные крылья чуть поблескивали на солнце. Деги с нами не было, его, оказывается, в самом начале бомбардировки забрала с собой Мовлихан в большой подвал-бомбоубежище. "А где Магомет?" - спросила встревоженно я. Как только самолеты пошли на новый круг, Муса, выскочив из ямы, побежал искать Магомета. "Все в порядке, - сказал он, успев прыгнуть к нам перед новым налетом. - Он укрылся в другой яме".
        Наконец, налет закончился, наш дом опять уцелел, несмотря на глубокие воронки совсем рядом. Казалось чудом, что никто из нас не ранен и не зацеплен осколком. Крыша была как решето, стены в глубоких трещинах и побиты, а люди целы. Пришла Мовлихан, привела с собой Деги, закутанного в большую дубленку. "Чтобы не узнали, - пояснила она. - Как только начался налет, мы побежали в бомбоубежище огородами". "А за нами гнался самолет и пускал в нас ракеты", - похвастался Деги. Я не поверила: "Наверное тебе показалось. Каждому под бомбами кажется, что очередная упадет прямо ему на голову". "Это правда", - тихо сказал Ваха, молча слушавший наш разговор. "Я как раз бегом спускался с горы и все видел. Мовлихан бежала по огородам, увязая в весенней грязи, и тащила за руку Деги, он бежал, путаясь в полах дубленки. А за ними, снижаясь, летел самолет, он выпустил им вслед две ракеты. Они еле успели забежать за угол дома, и ракеты пролетели мимо".
        Джохар, подняв руки, стал читать молитву. Эта война была не столько удивительной и непостижимой для нас, уже привыкших к мысли о смерти, сколько для всего окружающего нас огромного мира, взирающего с немым изумлением на маленький народ, отчаянно противостоящий огромной империи зла, бывшей пугалом этого же мира.
        Опять мы ехали по лесу, то поднимаясь, то опускаясь по размытому каменистому руслу реки и, наконец, скользя по глинистой почве, заросшей корнями ивняка, выехали на какую-то старую проселочную дорогу, окруженную со всех сторон густыми деревьями. Совсем рядом за этим лесом шел бой. Село Гойское четвертый день отбивало атаки федералов. В синем сумраке вспыхивали огненные всполохи разрывов, снаряды со свистом проносились над нашими головами. Джохар зашел в кустарник и открыл дипломат с телефоном. Муса, держа антенну, отошел в сторону. Начался прием донесений полевых командиров. Далеко по лесу разносился веселый громкий голос Джохара, отдающего приказы. Как всегда, он успевал еще и шутить. "Там, в Гойском, все наши пацаны с Катаямы, - сказал Висик. - Сейчас они, знаешь, как обрадовались, что Джохар рядом!" Всем сердцем я ощущала мужество этих вчерашних мальчишек, отбивающих танковые атаки, восхищался их противостоянию смерти. Но, боже, как же мне было их жаль!

 Далее

ГЛАВА 36 - 40

на главную в legarhan